том же этаже к тете Маше. Соседка, выйдя на звонок, лишь покачала головой. Тетя Маша была в фартуке, она пекла пироги для своего большого семейства.
– Кира, и когда же это все прекратится? – зашептала она.
– Машенька, возьми ее к себе, – произнесла мама. – Я надолго, если что, то отведи ее и в сад. Ты же понимаешь.
– Ну зачем? – опять начала тетя Маша. – Неужто ты не понимаешь, что это окончится плохо. Если хоть кто-то узнает, то…
– Но ты же знаешь, – возразила мама.
– Я – это другое дело, – тихо сказала тетя Маша, вытирая руки о фартук и привлекая к себе Олю. – А вот если другие…
– Ладно, я бегу, – проговорила мама. И добавила: – Маша, иначе прожить нельзя. И тебе, и мне. Вот еще немного, и тогда сможем переехать с доплатой в Ленинград…
– Это «еще немного» длится уже пять лет. – Тетя Маша обратилась к Оле: – Попрощайся с мамой, Оленька.
Но девочка отвернулась, уткнувшись в покрытый мукой халат тети Маши. Мама накричала на нее, и притом ни за что. Оля не хочет говорить с ней. Она ощутила, как мама ласково поцеловала ее в волосы, а затем послышались торопливые шаги по лестнице.
У тети Маши было хорошо. Сначала они наелись теплых пирожков с чаем, потом вместе с ее двумя дочками, ровесницами Оли, играли в куклы. А потом пошли спать.
Оля не знала, сколько было времени, но за окном царила тьма. Значит, еще ночь. Кто-то настойчиво звонил в дверь, не прерываясь, тревожа всю квартиру. Дядя Саша, накинув рубашку, пошел открывать, спросил, кто это. Услышав ответ, открыл. Потом раздались приглушенные голоса, чье-то всхлипывание. Оле показалось, что она узнала голос мамы.
Девочка спустилась с двухъярусной кровати, сооруженной дядей Сашей. Она открыла дверь из детской и прошла в освещенный коридор. Дверь в гостиную была распахнута, там суетилась тетя Маша, держа в руках какие-то бинты, все в крови, на полу стоял большой эмалированный таз, в котором плавали окровавленные тряпки. Кто-то лежал на диване, и его заслонял дядя Саша.
– Олечка, иди спать, – произнесла тетя Маша, увидев девочку. На ее лице было выражение крайнего испуга. – Детка, иди, у нас тут свои дела.
– Я хочу видеть ее, – услышала Оля с дивана слабый голос мамы. И она бросилась вперед, оттолкнув дядю Сашу.
На диване лежала мама. Бледная, с темными кругами под глазами, с растрепанными волосами, вся какая-то безвольная и апатичная. Одежда на ней была частично разодрана, а платье, особенно его низ, пропитан кровью. Красное пальто валялось тут же, прямо на полу, и на его подкладке также отчетливо проступало влажное пятно.
– Мама, что с тобой? – закричала Оля. Руки мамы, скользкие и влажные, прижали ее голову к своей груди. Она дышала редко и глубоко.
– Запомни, Оля, – еле слышно сказала она, – все, что будут говорить про меня, правда. Но это не главное. Главное – это то, что я люблю тебя. Всегда любила и буду любить. Пока жива.
– Мама, что с тобой?! – Оля испуганно прижималась к маме.
Однако дядя Саша оторвал ее от дивана и, сопротивляющуюся, отнес на кухню.
– Посиди здесь и не мешай, – строго сказал он. – Если мы сейчас не поможем, то твоей маме будет очень плохо.
Оля замолкла и стала ждать.
Ждать пришлось не очень долго, хотя время тянулось бесконечно. Тетя Маша сходила в их квартиру, чтобы вызвать «Скорую помощь», так как на всей лестничной клетке телефон был только у них.
– Мария, я тебе говорю, не надо! – произнес дядя Саша вслед жене. – Что ты делаешь, ты и ее под монастырь подводишь, и, главное, нас. Что скажут люди!
Но тетя Маша, не слушая его, все-таки отправилась вызывать медиков. Оля не поняла, что дядя Саша хотел сказать, но его раздраженный тон испугал ее. Он не разрешал ей быть с мамой, не хотел, чтобы вызвали «Скорую помощь». А Оля видела, что маме плохо, она вся в крови.
Сама не понимая, что делает, Оля побежала обратно в гостиную, но стоявший в дверях дядя Саша не пустил ее, ударил по лицу. Оплеуха была тяжелой и очень жгучей. Олю никогда никто не бил, но от неожиданности и страха за мать она не заплакала.
– Пустите, я хочу к маме, – повторяла она, пытаясь протиснуться между косяком и животом дяди Саши.
Но тот зло посмотрел на нее, сильной рукой сжал за локоть и потащил в ванную. Закрыв там девочку, он произнес:
– Сиди и не кричи. Понятно? А Марии не смей ничего говорить, не то будет плохо. Не отвлекай нас, а то мать твоя помрет.
Оля затихла. В темном узком помещении было страшно, там царил затхлый запах плесени и сырости. Оля вообще боялась находиться в закрытых комнатах без света, но ради мамы она была готова на все. Главное, чтобы не произошло то, о чем сказал дядя Саша. Мама не может умереть.
Девочка точно не знала, что такое умереть. Умереть – это означало для нее слезы, оркестр около подъезда, когда очередная старушка покидала этот мир, женщины в черном и цветы, раскидываемые из грузовика. Это было что-то плохое. Какая-то прогулка, с которой никто никогда не возвращается.
Через некоторое время, когда Оля уже привыкла к темноте, она услышала, как в дверь отрывисто позвонили. Кто-то открыл, раздались голоса, на этот раз не приглушенные, а громкие. Приехала «Скорая помощь».
Оля старалась уловить все, что будут говорить, но слышала только обрывки фраз, ничего ей не говорившие:
– Изнасилование…. Маточное кровотечение… Жестоко избита… Срочно в больницу…
В больницу! Значит, маме так плохо? Неужто ей будут делать операцию? Но ведь мама такая молодая, почему она заболела? И отчего так много крови?
Единственное, что Оля смогла услышать еще, так это тихий разговор тети Маши и дяди Саши. Он успокаивал жену, одновременно сам повышая на нее голос:
– Мария, я запер ее в ванной. Она была в истерике, брыкалась. Нет, ты что, я ее пальцем не тронул, ну ты что?
Тетя Маша что-то ответила, но что именно, Оля не расслышала. Наверное, они разговаривали на кухне, расположенной в непосредственной близости от ванной.
– Об этом не может быть и речи, – громко произнес дядя Саша. – У нас своих шестеро, куда нам еще одну. Тем более, я понял бы, если б своя, а то какая-то со стороны…
Тетя Маша опять заговорила, причем муж несколько раз пытался перебить ее, но ему это не удавалось, и он замирал на полуслове. Наконец все-таки вставил:
– Хорошо, но ты осознаешь, как это отразится на моей репутации? Конечно, если б это был ребенок из детского дома, нас поняли бы. Но Оля… Ее мать проститутка, и ты это знала и не поставила меня в известность. Если начальство на заводе об этом проведает, то меня точно не сделают главным инженером, и по партийной линии будет проработка. Нет, нет и еще раз нет! Нам собираются выделить новую квартиру, а если мы возьмем эту девчонку, которую мать прижила от всех этих фарцовщиков или как их там, то нас осудит общественность. Подумай о собственных детях, Мария! Наверняка у нее есть тетка или какая-нибудь бабка, это не наша проблема. Ну и что, если мать окочурится, то и в детский дом пойдет, ничего.
Дальше Оля услышала какой-то глухой звук, похожий на удар. Недовольный голос дяди Саши произнес:
– Истеричка, ты что творишь! В квартире врачи, еще увидят. Но мы об этом позже поговорим, пошли, и скажи, чтобы ее обязательно забрали в больницу, нечего нам ковер в крови пачкать. Ясно, Мария?
Оля теперь поняла, что она очень не нравится дяде Саше, он не любит ее, но ничего поделать не могла. Не любит он и ее маму, которую назвал каким-то длинным и неприятным словом. Но она ведь медсестра, а никакая не проститутка. И что это вообще такое? Надо спросить у мамы, когда она выздоровеет.
