швырнул их в жестяную банку, заменявшую мне пепельницу, и, заложив руки за спину, подошел к окну. На улице отец Владимир садился за руль старенькой, видавшей виды «пятерки». Я услышал, как за моей спиной скрипнула открывающаяся дверь, и непривычно спокойный голос начальника спросил:
— Кто это был?
— Отец Владимир. Иерей из церкви, что на нашей территории. Неделю назад у них была кража, и он приходил уточнять, не было ли новостей по этому поводу.
— Ах, по тому «глухарю», — с каким-то непонятным облегчением выдохнул Никитин. — А то я уж подумал… Но как похож…
— Кто на кого? — устало спросил я.
— Священник этот, — Никитин подошел ко мне и встал рядом, провожая взглядом отъезжающую машину, — вылитый Разумовский… Только с бородой. Но Разумовский — и священник?!.. Нет, это невозможно.
— А кто он, Разумовский?
— О, это целая легенда… Я тогда работал в Октябрьском районе. В соседнем отделе был опер, такой же амбал, как этот отче, тоже красавец, любимец женщин, смельчак невероятный… Богатырь. Ударом кулака мог дверь вышибить. Тогда вовсю плодилась вся эта шушера — рэкетиры, бандиты, аферисты… Мы все думали, что это временное явление, и работали по старинке: закон, закон, и еще раз закон… Разумовский первым из нас понял, что это и как с этим следует бороться… Ох, и крут был мужик. Бандиты его как огня боялись. До милиции парень в Чечне взводом командовал… А три года назад исчез — ни слуху, ни духу. Никто ничего не знал толком. Быстро уволился и уехал. Ходили слухи, что его девушку, которая поехала в отпуск в Гудауту, местные бандиты изнасиловали и убили… Но это дела старые, — спохватился он.
— Семен Викторович, — спросил я. — А как звали Разумовского?
— Как звали? — переспросил начальник, морща лоб. — Да и не припомню уже, столько воды утекло… Андрей… Андрей Павлович… Нет… Андрей Петрович. Да, именно так: Андрей Петрович Разумовский.
Я дождался, пока дверь за ним закроется, набрал номер телефона, продиктовал пароль и свою фамилию и попросил:
— Девушка, мне нужны данные владельца автомашины «ВАЗ-2105», зеленого цвета, номерной знак… Да, жду… Записываю… Андрей Петрович Раз… Спасибо… Подождите, подождите! Адрес там есть? Отлично, давайте адрес.
Квартира располагалась на втором этаже серого блочного дома. Я долго в нерешительности стоял у крашеной металлической двери, прежде чем нажать кнопку звонка. Разумовский открыл так быстро, словно стоял под дверью, ожидая моего прихода. На иерее были лишь черные джинсы и кожаные туфли. Голый торс, перевитый канатами жил и бронированный пластинами массивных мускулов, лоснился от пота.
— Проходи, — посторонился он, пропуская меня в квартиру. — Извини за неподобающий вид, я немного разминался…
Я вошел и огляделся. Обычная однокомнатная квартира с недорогой, уже изрядно подержанной мебелью, но очень чисто и очень уютно. В углу комнаты стоял небольшой домашний тренажер, скамья со штангой, на настенном ковре крест-накрест были прикреплены две сабли. Разумовский перехватил мой взгляд:
— Это со старых времен, — пояснил он, натягивая футболку. — Я имею в виду сабли. Сейчас даже на штангу времени нет… Да и не приветствуется это моим начальством.
— Ну, насколько я теперь знаю, начальству-то ты никогда не старался угодить… батюшка, — улыбнулся я.
— Это точно. В угро считали, что я — блаженный, в церкви — что одержимый. Где золотую середину найти?
— В смирении.
— Смириться с существующим положением вещей значит помогать только словом, а в наше время слова бывает недостаточно. Я так считаю. И потому для своего начальства я такой же неудобный, как и ты… Садись за стол.
Я устроился на мягком диване, возле которого стоял низкий журнальный столик. Разумовский принес с кухни тарелку с нарезанным тонкими кусками салом, шипящую на сковороде яичницу, открыл банку томатов, нарезал хлеб и наконец, поставил хрустальные стопки и графин с прозрачной жидкостью.
— Что это? — с подозрением покосился я на графин. Водка?
— Раньше атеисты на предрассудки в массах жаловались, — вздохнул Разумовский. — А теперь — церковь… Ты знаешь, что у священнослужителей, как и у всех прочих людей, две руки, две ноги, и они даже разделяются на «мальчиков» и «девочек» — Понятно… Что ты смеёшься? Я про вашу жизнь знаю в том объеме, в котором её доносят средства массовой информации. — Слушай, вот ты сказал «девочек». Что, и женщины — попы есть, или ты пошутил? Ой, извини, «поп», это, наверное, неправильно…
— Ничего, ничего. Это у нас в слово «поп» пошловато-приторный смысл вложили. В переводе с греческого «папос» означает «отец». Ты имеешь в виду Православную Церковь? Долгое время женщины не имели права священнослужения, но сейчас в Швеции есть женщины-пасторы.
— Но ведь Церковь утверждает, что женщина — «низшая и подчиненная» не только в вере, но вообще в жизни.
— Кто как понимает, тот так и трактует. Церковь утверждает, что главой семьи должен быть муж, тогда в доме будут спокойствие и мир. Это как в армии — должно быть единовластие. Если решения будут обсуждаться, тогда лебедь станет тянуть в одну сторону, рак в другую, а щука в третью… Тоже предрассудки, но с другой стороны. Когда в фильме «Москва слезам не верит» главный герой заявляет, что «принимать решения в этом доме буду я на том простом основании, что я мужчина» — женщины восторгаются и вздыхают: «Где ж такого мужика найти?», а когда то же самое проповедуется иными словами, кричат о дискриминации женщин, предрассудках и прочем…
— Дело не в проповедях, предрассудках и учениях, дело в мужчинах и женщинах. Хозяином в доме может быть только настоящий мужчина, а не каждый… Нет, не смог бы я быть священником. Без женщин?! Увольте…
— Почему «без женщин»? В церкви есть монашествующие иеромонахи, иеродиаконы, которым не дозволено жениться, но есть и белое духовенство — протодьяконы… Каждый выбирает сам, кем ему быть. Не многие находят в себе силы обойтись без «второй половины». Совсем другое дело грех вне брака… Но это вопрос долгий.
— Всё равно, я не смог бы… А вот зачем этим занялся?
— В Бога верую. В великое духовное начало, в доброту человеческую, в душу и многое другое… Как- нибудь в другой раз расскажу. Работа нам предстоит немалая…
— «Нам»? — удивился я — Вообще-то оперуполномоченный уголовного розыска — это я. Как-то так получилось, что в силу своей профессии я иногда расследованиями занимаюсь. А твоё дело, как ты сам изволил, выразиться — духовное врачевание. Давай сразу условимся — каждый занимается своим делом. Как говорится, «кесарю — кесарево»… А в этом деле, хош не хош, но подвинься…
— Угу… Ты расследуй, а я молиться буду… Знаешь, что есть и другая поговорка: «На Бога надейся, а сам не плошай». Три дня свободных я выхлопотал, так что не обессудь, но…
— Интересный ты, однако, священник… так дело не пойдет.
— А как? — быстро спросил он.
— Я работаю всегда в одиночку. У меня свои способы, и я не люблю, когда ко мне лезут с советами… Займись своим делом, батюшка. У тебя в приходе обиженных и нуждающихся в утешении — пруд пруди, а это мое дело. Ты хотел, чтоб я за это взялся, я возьмусь.
— Я буду бездействовать, а иконы тем временем за кордон уйдут? Нет уж, извини, но сам… подвинься.
— Тогда на кой же чер… Кхм… Зачем тогда ты ко мне за помощью обратился?
— «Ксива» — невинно ответил иерей. — У тебя есть удостоверение. И все права. А у меня, кроме слова Божьего, других аргументов нет. Ты можешь пролезть туда, куда меня попросту не пустят.
— Это куда же?
