делает!
Голос Никольской звенел от возбуждения. Кажется, давние события до сих пор волновали ее.
– Коля вошел и, как мне показалось, осмотрелся. Может, почувствовал, что у него кто-то в квартире побывал, уж не знаю. Он всегда был таким чувствительным! А затем задернул шторы и принялся раздеваться. Причем я отметила, что рубашка у него вся в крови.
Никольская вздохнула и прикрыла глаза.
– Я испугалась – неужели на него кто-то напал? Но кровь была не его, потому что ранений на его теле не было. Он тщательно вымыл руки – там имелся рукомойник, а потом замочил рубашку в тазике. Затем двинулся к люку, что вел в подполье. А ведь там сидела я!
Женщина снова вздохнула, видимо, погрузившись в воспоминания.
– Не хватало еще, чтобы он обнаружил меня там! Так как мои глаза привыкли к темноте, я разглядела, что в подполье стоит какое-то подобие сундука и шкаф. Недолго думая, я нырнула в шкаф. Помню только, что он был забит одеждой. А затем в подполье зажегся свет, и появился Коля. Я наблюдала за ним через щелку. Спустившись вниз, он поставил на деревянный стол портфель, из которого вынул смятую одежду, Причем это была женская одежда. Могу поклясться – именно это платье, белое с фиолетовыми цветочками, было на той самой блондинке, с которой я застукала его парой дней раньше!
Никольская поежилась и добавила:
– Тут он подошел к шкафу, открыл его. А я ведь сидела там! Хорошо, что мне удалось спрятаться за прочей одеждой. Я видела, как он повесил платье на вешалку. А платье… платье было в крови! Свежей! Николай прикрыл дверцу шкафа, причем так, что я уже ничего не могла видеть. Но зато могла слышать. И поняла, что он извлек что-то из портфеля. Что-то, завернутое в целлофан, потому что до меня донесся характерный шелест. А затем раздался стук, из чего я сделала вывод, что он положил то, что принес с собой, в сундук. После чего до меня донеслись шаги – Коля поднялся наверх.
Женщина несколько мгновений молчала, а потом сказала:
– Уж не знаю, как долго я просидела в шкафу, наверное, несколько часов. Я была парализована страхом. Да и не была уверена, где именно находится Коля – в доме или нет. Хотя мне казалось, что до меня донесся приглушенный стук входной двери. Наконец я вылезла из своего убежища. И обнаружила на столе смятый целлофановый пакет – он тоже весь был вымазан кровью.
– А сундук? – спросила я. – Вы в него заглянули?
Никольская дернулась и заявила:
– Нет, нет, что вы! У меня и мысли такой не было!
Я ей не верила. Столь любопытная особа наверняка хотела узнать, что принес с собой Винокур. Хотя я и так уже знала, что именно – вероятно, голову той самой эффектной блондинки.
– К тому же сундук был на замке, а ключ от него был только у Коли. Я просто осторожно поднялась по лестнице из подполья, убедилась, что его в квартире нет, и убежала прочь. Предварительно, конечно, подкинув ключ старушке.
Завершив рассказ, женщина с жадностью принялась за еду. Что же, сведения были занимательные, однако особо меня не удивившие. То, что Винокур убивал в бытность свою студентом медицинского вуза, я и так давно поняла.
– И что вы сделали? Вызвали милицию? – спросила я строго.
– Нет, зачем? – продолжая жевать, ответила Тамара Ильинична. – Ведь тогда бы мне пришлось признаться в том, что я проникла в его жилище, а за такое меня бы по головке точно не погладили. Да и что я такого видела? Я сделала вывод, что Коля фетишист – ему нравилось собирать одежду своих подружек.
Своих мертвых подружек, усмехнулась я. Если бы Никольская сообщила в милицию и стражи закона нанесли тогда визит юному маньяку, то нашли бы у него в подполье одежду его жертв, а в сундуке – их головы и прочие части тела. Винокура бы еще тогда арестовали, отдали под суд и непременно расстреляли бы. А значит, десятки людей остались бы в живых.
Я взглянула на Никольскую, поглощавшую телячью отбивную в мандариновом соусе. Получается, эта особа во всем виновата? Но нет, она ведь и представить себе не могла, чем промышляет Винокур. А если о чем-то и догадывалась, то не хотела в это верить. И предпочла забыть об увиденном. Но, судя по всему, забыть у нее не вышло – воспоминания терзали ее даже теперь, спустя почти сорок лет.
– Это все, что вы хотели мне сказать? – спросила я, поигрывая конвертом с деньгами.
И Никольская затараторила:
– Но ведь история сенсационная, и я ее не выдумала! Если о ней станет известно широкой общественности…
Если о ней станет известно широкой общественности, то Винокур в два счета поймет, кто тогда побывал у него в подполье, и убьет эту глупую курицу.
Видимо, обеспокоенная тем, что денег не получит, Никольская стала совать мне фотографии, сделанные во время учебы, пытаясь объяснить, с кем из однокурсниц у Винокура были романы.
– Вот, и с Женей, и с Катей, и Валей. И с этой Валей тоже. И с Ритой. И с Настей…
Слушать эти истории у меня желания не было. Похоже, я слишком большие надежды возлагала на поездку в Нерьяновск. Мне что, отыскать дом, в котором тогда Коля жил, и осмотреть подполье? Никаких улик почти сорок лет спустя там, конечно, нет. Иначе бы их давно нашли те, кто жил в той квартире после Винокура.
Я лениво бросила взгляд на фотографию. Множество молодых, незнакомых лиц. Я заметила в первом ряду Никольскую – в молодости она была весьма привлекательной особой, хотя и со смешной прической. А вот Николая найти никак не могла и спросила:
– А что, будущего профессора заснять не получилось?
Тамара Ильинична, захлопав ресницами, заявила:
– Ну как же, как же! Вот он, Коля Винокур! Хотя понимаю, сейчас он выглядит совершенно иначе – стильная бородка, седые волосы…
И женщина указала на молодого человека в предпоследнем ряду. Я взглянула на него, а потом посмотрела на Никольскую и сказала:
– Вы что-то путаете. Это не Винокур, а кто-то другой.
Тамара Ильинична, упрямо поджав губы, заявила:
– Уверяю вас, я старческим слабоумием не страдаю. И могу вам всех назвать по имени и по фамилии, причем о девушках сообщить и тогдашнюю фамилию, и теперешнюю, по мужу. Некоторые побывали замужем два раза, а Динара даже целых четыре. И даты рождения я почти все помню. Не верите мне? Ну, смотрите!
Я перевернула фотографию и заметила ровные выцветшие строки – Тамара Ильинична поименно перечислила каждого, кто был изображен на снимке. И действительно выходило: в предпоследнем ряду третьим слева стоял Николай Винокур.
Никольская извинилась и вышла в дамскую комнату. Я же продолжала смотреть на фотографию, причем, признаюсь, весьма тупо.
Пользуясь отсутствием Никольской, я извлекла из своего рюкзака ту фотографию, что позаимствовала в школе на родине профессора. Выпускной снимок был сделан за два года до институтского. И Винокур сам на себя не походил. На школьной фотографии это был спортивный белобрысый парнишка с узким лицом, на институтской же плотный черноволосый тип с насупленными бровями.
Нет, речь шла не о том, что молодой человек сильно изменился за два года, а о том, что на фотографиях были запечатлены два совершенно разных человека. Винокур № 1 разительно отличался от Винокура № 2.
Вернулась Тамара Ильинична, и я показала ей школьную фотографию. Женщина внимательно изучила ее и сказала:
– Коли здесь нет. Определенно нет!
Я снова посмотрела на институтскую фотографию. Насупленный брюнет обладал отдаленным сходством с нынешним Винокуром. Да, если накинуть почти сорок лет, вообразить волосы седыми, присобачить мушкетерскую бородку – то это был он. То есть тогдашний Винокур был Винокуром нынешним.
И теперь главный вопрос для меня заключался в следующем: был ли школьный Винокур Винокуром
