чистого героина, – везде мои отпечатки. Прокуратура уверена в том, что я, медик, пожелала купить в Эльпараисо наркотики, чтобы контрабандой провезти их в Союз. Теперь понимаю, отчего посол был таким кислым – он заранее считал меня преступницей. Мне пришлось признаться в том, что я действительно провозила кое-какие вещи контрабандой – например, джинсы, кофты или сладости. Но зачем мне наркотики? В любом случае самая главная улика – мои отпечатки. Полицейский якобы застукал меня при покупке героина, поэтому я его и застрелила из его же оружия.
После разговора с адвокатом я не спала целую ночь. У меня из головы никак не шла история с моими отпечатками. Как они могли попасть на оружие и на сумку с героином? Наконец я разгадала всю комбинацию – в то время, когда я находилась без сознания, некто элементарно прижал мою руку к оружию и сумке. Другого объяснения у меня нет. И этим «некто» могла быть только швейцарка Жанна Делароз. Или тот, кто прятался в проулке.
Я воспряла духом и сообщила о своих догадках Сильвио. Он сказал, что приложит все усилия для того, чтобы найти ту особу и выбить из нее показания. Я же считаю, что она уже покинула страну, выполнив свое черное задание.
Но зачем все это было проделано? Вот какой вопрос грызет меня днем и ночью. Зачем кому-то понадобилось отправлять меня на скамью подсудимых? Вначале мне казалось, что торговцам наркотикам потребовалась невинная жертва, так сказать, козел отпущения, на которого можно было свалить убийство полицейского. Поэтому они и обратились к первому встречному, каковым оказалась я.
Но кое-что не сходилось – я вспомнила, что так называемая туристка обратилась ко мне по имени. Она знала меня якобы из газет после истории со спасенным мальчиком. Теперь газеты тоже были полны моих фотографий, однако для всех я – подлая преступница. Жанна могла бы вполне найти кого-то другого на роль фальшивого убийцы. Но она обратилась именно ко мне. Почему?
Если это и заговор, то весьма изощренный. И дорогой. Героин, обнаруженный в сумке с моими отпечатками, стоит больше ста тысяч американских долларов. Кто-то очень постарался, чтобы очернить меня. И торговцы наркотиками никогда бы не оставили сумку со столь ценной для них отравой. Им хватило бы и того, что на пистолете имеются мои отпечатки. Значит, неведомый «некто» решил действовать наверняка.
Я рассказала о своих предположениях адвокату, тот счел версию многообещающей и уверил, что сделает все, дабы я в ближайшее время оказалась на свободе. Меня снова посетил представитель советской дипломатической миссии – однако уже не сам посол, у которого не нашлось времени, а один из его заместителей.
Он сообщил мне, что туристка Жанна Делароз не покидала пределы республики Коста-Бьянка по простой причине – дама с таким именем никогда сюда не въезжала! Мне предоставили на выбор около двух десятков фотографий швейцарских туристок, однако ни одна из них не походила на Жанну. Под конец посольский тип намекнул, что мне не стоит долго упорствовать – ведь улики, как он выразился, убойные. И всем, в том числе мне самой и СССР, будет лучше, если все завершится как можно быстрее.
Я выгнала его вон из камеры, наградив самыми нелестными эпитетами, которые пришли мне на ум. Никто не верит в мою невиновность – никто, кроме меня самой! Но ведь я не страдаю раздвоением личности и прекрасно знаю, что никого не убивала и наркотиками не торговала. На какие бы шиши я приобрела их в Эльпараисо? Полкилограмма героина стоит гигантскую сумму, такую мне не скопить, даже если буду плавать в качестве судового врача последующие сто лет.
Наконец я смогла поговорить с мамочкой, но всего лишь в течение трех минут. Ей уже сообщили о том, что со мной произошло. В Союзе, по ее словам, о моем деле ничего не известно, это – государственная тайна. Была такая врач-терапевт Марианна Геннадьевна Никишина – и не стало ее. Точно в соответствии с фразой из «Мастера и Маргариты»: «Нет бумажки – нет и человека». А суть в том, что никто не хочет обострения отношений с Коста-Бьянкой, тем более что советское руководство возлагает большие надежды на то, что это государство примкнет к социалистическому блоку.
Я постепенно привыкла к своей жизни в тюрьме. В камере сыро и жарко, кормят отвратительно, но часто и помногу. Я все время думаю об одном – что будет со мной, когда я окажусь на свободе? 31 марта прошел первый день процесса, и я пришла к уверенности, что если так будет продолжаться и дальше, то меня, без сомнения, признают виновной. Мне была предоставлена переводчица, и я смогла внять долгой речи прокурора. Он велеречиво рассказывал о том, какая я подлая и злобная. Намекнул на то, что и подростка я спасла только для того, чтобы иметь возможность попасть в больницу и прозондировать почву касательно покупки наркотиков. И все в таком духе.
Я все время взирала на лица присяжных – от их решения зависит моя дальнейшая судьба. Во время выступления прокурора они были напряжены, а когда начал говорить мой адвокат, откровенно зевали. Вечером у меня снова были из посольства – на сей раз даже не заместитель посла, а атташе по культуре. Он уверил, что делается все возможное для моего оправдания и освобождения, но слова его звучали крайне неубедительно. Я так у него напрямую и спросила – отправила ли родная страна меня в расход? Он смутился, покраснел, принялся уверять, что нет и что МИД СССР направил несколько нот протеста, что посол был на аудиенции у министра иностранных дел Коста-Бьянки, а тот обещал, мол, в ближайшие дни его примет сам президент. Но уверения не произвели на меня ни малейшего впечатления – я поняла, что стала пешкой в важной политической игре и спасать меня никто не собирается.
Видимо, тяжелые думы начали подтачивать мое здоровье – все время ощущаю по утрам слабость и тошноту. Но я должна держаться – иначе все, как стая стервятников, накинутся на меня и растерзают в мгновение ока. Процесс продолжается, сегодня я давала показания в качестве свидетеля. Рассказала все, как было, однако затем попала в лапы к прокурору. Он принялся задавать каверзные вопросы, например, пожелал узнать, провозила ли я когда-нибудь контрабанду. Я ответила утвердительно и хотела разъяснить, но он оборвал меня и заявил, что этого вполне достаточно. Еще выведывал, имею ли я доступ к наркотическим препаратам. Я, естественно, сказала, что на «Маршале Рокоссовском» в особом металлическом шкафу хранятся ампулы с морфином. И прокурор снова выставил все в выгодном для себя свете, извратил мои слова. Когда я покинула свидетельское кресло, у меня дрожали коленки, а чуть позже взбунтовался желудок. Наверняка нервная реакция на долгий и тяжелый допрос.
Через пару дней последовал не вселяющий оптимизма разговор с Сильвио Каракесом. Он сообщил, что осталось еще два дня судебного разбирательства, а потом присяжные получат возможность совещаться для вынесения вердикта. Он показал мне пачку газет – все они твердили о том, что я виновна. Общественное мнение не на моей стороне. У убитого полицейского остались жена и двое малолетних детей. Мне очень жаль, но я в который раз повторила правду – я не причастна к его смерти!
Адвокат Каракес спросил меня, поверила бы я такой, как я сама, обвиняемой, если бы была одной из присяжных? Вначале я быстро заявила, что непременно поверила, но потом, подумав, была вынуждена признать, что, скорее всего, нет. Обвинения прокуратуры абсурдные, но у них слишком много улик. Мои слова о швейцарской туристке никто не воспринял всерьез – я видела, как возмущенно трясли головами присяжные, когда я излагала историю – единственно правдивую историю!
Я спросила у Сильвио, сколько мне грозит в случае признания виновной. Я ожидала услышать, что, возможно, три года или пять лет тюрьмы. Однако он обратил мое внимание на то, что ускользнуло от меня в первый день процесса (я была слишком взволнована, да и переводчица владеет русским весьма посредственно), – прокуратура требует для меня смертной казни.
Новость стала для меня шоком. Смертная казнь! За преступление, которое я не совершала! Как такое возможно? Оказывается, в Коста-Бьянке людей отправляют на тот свет разнообразными способами – и на электрическом стуле, и в газовой камере, и через расстрел, и посредством смертельной инъекции. Убийство полицейского и торговля наркотиками относятся к разряду наиболее тяжких преступлений, за что либо отправляют на электрический стул, либо расстреливают. И мне грозит именно это!
Со мной случилось нечто наподобие истерики – первый и, надеюсь, последний раз в моей жизни. Но кто знает, когда моя жизнь завершится – быть может, очень скоро. Я попыталась узнать у Сильвио, какие существуют возможности смягчения приговора. Он ответил, что единственный мой реальный шанс остаться в живых и даже выйти через некоторое время на свободу – признать себя виновной еще до завершения процесса. В таком случае жюри присяжных будет распущено, а я предстану перед судьей, который назначит меру наказания.
Но для меня такое совершенно неприемлемо – как я могу признать себя виновной в том, чего не
