построить, по собственному вкусу. Зачем тебе именно «Ласточкино гнездо» сдалось? Оно же маленькое, да и с приобретением наверняка возникнут сложности.
— А я хочу именно «Ласточкино гнездо»! Не хочу я строить или покупать замки. У меня — мечта. Может у меня быть мечта?
— Может, может, — успокоила она его. — У любого человека может быть мечта…
— Вот и у меня… вожжа под хвост попала. У меня никогда ничего не было, и у моих родителей не было, и у их родителей не было. А те крохи, что сумели заработать, «перестройка» и реформы сожрали. И я решил — с меня новый род начнется, новая жизнь, новое поколение… А «Ласточкино гнездо»… На фиг оно мне не нужно! Но это — показатель… Идиотизм это, а не показатель, — он растер лицо ладонями и одним глазом заглянул в пустой бокал. — Вино у нас еще есть?
— Сейчас принесут, — девушка подозвала официанта и заказала ему еще пару бутылок. — Володя, а может, хватит тебе пить?
— Я хочу забыть, что я — подлец, — пьяно признался он. — Но… не забывается… Она просила меня о помощи, а я испугался… Я не верил. Я боялся верить. Я думал — сперва заработаю денег, куплю «Ласточкино гнездо» и тогда поверю… Но я бы не поверил, — доверительно сказал он на ухо своей собеседнице, — Я бы считал, что меня любят за деньги… Но я все равно не успел ничего купить. Она умерла. Теперь она — мертвая и хорошая, а я живой и дерьмо… Я пахну?
— Нет.
— Странно. Должен пахнуть. Ты, наверное, еще не почувствовала. Когда меня получше узнаешь — почувствуешь. Я-то себя хорошо знаю… И чувствую. Видимо, прав был художник, говоря: «Каждый получает не то, что хочет, а то, что заслуживает». Вот ты, к примеру, что заслуживаешь?
— Четвертый час разговоров с тобой, — вздохнула она. — Заканчивай ныть, Володя. Давай я лучше отвезу тебя домой.
— Нет у меня дома. Это не мой дом. Я его украл. Я все украл. Я крадун. Я беру у других и забираю себе. Перераспределение такое. Прихватизация. Я решил, что мне больше нужно, чем им. Мне очень хочется, и я беру. Хочешь, для тебя что-нибудь украду? Вон мужик в красном пиджаке идет… Хочешь красный пиджак?
— Нет.
— Это потому, что тебе не нужен красный пиджак, — догадался он. — А вот мне нужно «Ласточкино гнездо», но его нельзя украсть. Чтобы его приобрести, нужно украсть много другого. Тогда я стану честным и хорошим. И скажу об этом всем. И буду удивляться, почему это они смотрят на меня с испугом и отвращением — я же стал хорошим и сказал им об этом? Они обязаны будут забыть все, что я им сделал, и любить меня. А если не будут любить, значит они плохие и жестокие… Господи, какое же я дерьмо! Как хочется все забыть. Все, что было. Или сойти с ума и ничего не понимать. Можно, я сойду с ума? У меня слюни будут свисать на пиджак, и глаза будут вот такие… я тебе сейчас покажу…
— Перестань, — попросила она, — а то я сейчас уйду.
— Не уходи… От меня все уходят… И это правильно. Когда я был офицером, у меня были друзья, и они ко мне приходили. А сейчас я крадун, и от меня все уходят. Думаешь, мне совестно? Чихал я на совесть… Просто мне дерьмово от того, что я — дерьмо… Это мое естественное состояние. Я достиг единства внешности с сущностью… С сучностью.
— Володя, давай я тебя домой отвезу?
— Что ты ко мне пристала? — возмутился он. — Ты, вообще, кто такая? Ты кто?
— Я Лариса, — терпеливо напомнила девушка, — Устенко. Твоя знакомая.
— Не помню… А как мы с тобой познакомились?
— Больше трех лет назад, в этом самом баре.
— А-а, вспомнил! Ты такая зеленоглазая, симпатичная проститутка… Проститутка? Я тебя купил? В смысле снял? Или тоже — украл?
— Нет, — вздохнула она, — я сама… снялась. Ты не очень хорошо выглядел, когда сидел здесь один и пил. Я подошла к тебе, и ты попросил меня остаться… Четвертый час сижу.
— А зачем ты подошла?
— Жалко стало.
— Жалкий Врублевский, — покачал он головой. — Терпеть не могу, когда меня жалеют… Кто ты такая, чтобы меня жалеть? Ты кто?
— Лариса, твоя знакомая… А вот ты явно перебрал.
— Я — Перебрал? — удивился он. — Так меня еще никто не называл… Перебрал Викторович Врублевский… А что? Мне идет…
— Пойдем и мы, — она едва ли не силой подняла его со стула и повела к выходу.
Невзирая на слабые протесты, помогла одеться и вывела на улицу.
— За руль тебе садиться нельзя, — задумчиво глядя на едва стоящего на ногах Врублевского, сказала она. — Придется везти тебя самой. Где твои ключи от машины?
— А вот этого как раз делать и не стоит, — послышался за ее спиной незнакомый бас.
Девушка обернулась и с удивлением посмотрела на выступившего из темноты подъезда огромного, гориллообразного человека. Личность Миронова была столь колоритна, что ей не составило труда вспомнить, где она его видела и кому служит этот устрашающего вида богатырь.
— Что тебе здесь надо? — с неприязнью спросила она, невольно оглядываясь на окна ресторана. — Сейчас друзья Врублевского выйдут, они в зале задержались…
— Не бойся, — пробасил он. — Но и не шуми. Никаких друзей в ресторане нет… Нельзя вам на этой машине ехать. Найдут вас.
— Кто?! Что ты хочешь от нас? Иди своей дорогой.
— Я помочь хочу, — сказал он. — А если будешь голосить на всю улицу, мне придется тебя стукнуть, чтобы язык прикусила… Уходить вам нужно. Убьют его.
Она недоверчиво усмехнулась.
— Вряд ли кто-то на это решится.
— Уже решились, — Миронов, не привыкший к долгим убеждениям, начал терять терпение. — Убьют его. Дни «березкинцев» сочтены. Милиция их разгромит, а мы добьем. Мне до всех «березкинцев» дела нет, а его я в Афгане видел. Не хочу я, чтобы его в спину, поняла? Бери его и увози… А обо мне молчи. Иначе и меня грохнут. Не пожалеют. Поняла?
— Это какой-то подвох, — не верила она. — Ерунда какая-то… И почему я вообще должна кому-то помогать? Разбирайтесь сами. Мне до ваших заморочек дела нет. Я его просто до дома довезти хотела… А вы уж сами, без меня, свои проблемы решайте…
— Убьют его. Сегодня же и убьют. А он вон в каком состоянии, не только защититься, но и понять ничего не успеет. Увези его. Или спрячь до поры, до времени. Может все и образуется… Как-нибудь…
— Не хочу я в такие дела влезать, — воспротивилась она. — Мне своих забот хватает. Я — проститутка, а не добрая тетушка-фея. Когда у вас все в порядке, вы о нас вспоминаете только в одном случае… Вы тут сами разбирайтесь, а я пошла…
— А я тебе сейчас шею сверну, — не меняя интонации, пообещал Миронов, — И никто за тебя не вступится… Что ты за человек?! Баба, она и есть баба… Всегда не уважал, а теперь и подавно не буду. Ни смелости, ни духа… Нельзя ему домой, ты это понимаешь? И оставлять его одного нельзя. Он сейчас ничего не соображает, а как проснется — в драку полезет, а игра-то уже «в одни ворота» идет. Их дело паршивое… А если отвезти его в надежное место, глядишь, и обойдется все, если правильно объяснить… Или поить дня три… А к себе я его взять не могу. Я на виду. Да и не поверит он мне… В общем, решайся. Я предупредил и больше ничем помочь не могу.
— А если его найдут у меня? Меня же убьют… Нет- нет-нет, так дело не пойдет…
— Так мы каши не сварим, — решил Миронов и, подойдя к Врублевскому, дернул его за рукав пальто: — Пошли.
— Куда? — доброжелательно поинтересовался тот и, открыв один глаз, посмотрел на Миронова. — Не пойду я с тобой. Ты бандит и негодяй. Гусарские офицеры с бандитами не ходят… Пшел вон!
— Пойдем, кому говорю! — рассердился Миронов. — Вот ведь горе мне с вами…
— Сейчас я тебя пристрелю, — так же доброжелательно пообещал Врублевский и сунул руку за
