знаний или новых впечатлений. Не развеяться, не сразиться со скукой выехал он. Нет, у него имеется некая совершенно конкретная цель. Слишком уж уверенно держится бритунец, слишком мало заботится о неудачах, трудностях и опасностях пути. Такое возможно лишь в одном случае: когда человек твердо убежден в правоте того, что делает.
Так вот, об этой-то своей истинной цели Фридугис и умолчал, хотя производил он впечатление человека весьма общительного, непринужденного и даже болтливого.
Конан мрачно хмурился, рассматривая беспечную физиономию спящего Фридугиса. «Какой же секрет ты утаил от меня? — думал киммериец. — Какая же тайна оказалась достаточно важной, чтобы ты предпринял столь долгое и опасное путешествие? И почему ты не решился открыть ее мне, единственному человеку на множество полетов стрелы кругом, способному помочь тебе? Глупый бритунец! Когда ты погибнешь от собственной предусмотрительности, не вздумай обвинять в этом меня, ибо уж я-то точно мог бы тебе помочь!»
Словно услышав эти мысли киммерийца, Фридугис вдруг всхрапнул и произнес вслух два слова.
Услышав эти слова, Конан напрягся, как старый боевой конь, до которого наконец-то донесся долгожданный зов боевой трубы.
Спящий бритунец сказал:
— Глаз Кали.
Нелюбовь — нелюбовью, а о Вендии Конан кое-что знал. Иначе ему бы просто было не выжить в этой стране. И в частности многие познания Конана касательно Вендии касались двух вещей. Первая — дурманящие вещества, которые дарили иллюзорную усладу и иногда выполняли роль отравы в заговорах и дворцовых переворотах. Этот опасный товар Конану доводилось и перевозить, и отыскивать в багаже контрабандистов, и даже определять его наличие в том яде, который убил какого-нибудь влиятельного вельможу или знаменитую куртизанку. Вторая же вещь касательно Вендии, которую Конан худо-бедно знал, представляла собой наиболее распространенные легенды о местных божествах.
Здесь, в Вендии, невозможно было и шагу ступить, чтобы не споткнуться о какую-нибудь статую или памятную стелу. В глухих джунглях, где, казалось бы, никогда не ступала нога человека, внезапно обнаруживался кусок обрушившейся древней стены, а на нем — недурно сохранившиеся остатки барельефа или надпись, сделанная на забытом языке.
Что до крохотных святилищ — иногда это был просто камень, на который время от времени возлагали цветы, — то им в Вендии не было числа.
Кали была великой богиней. Кое-что в ее культе вызывало у Конана даже нечто вроде почтения. В глубине души он считал ее вендийским — то есть несколько разжиженным — аналогом киммерийского бога Крома. Кали была весьма свирепа, она не ведала снисхождения. Люди поклонялись ей не из любви, а из страха.
В этом, кстати, заключалось отличие Кали от Крома: Кром вообще не требовал поклонения, ибо, дав новорожденному мальчику душу воина, Кром переставал интересоваться дальнейшей его судьбой. По мнению Крома, он сделал для юноши больше, чем достаточно. И уж как будущий воин распорядится своей жизнью, своим мечом и своей душой — его личное дело. По смерти воин встретит Крома лицом к лицу — тогда и состоится их главный разговор. И никакие ритуалы, жертвы, заклинания, молитвы и воздевания рук тут не помогут.
Кали же поступала более жестоко. Она требовала жертв, причем жертв кровавых. А если она была не удовлетворена людским поклонением, то насылала на род человеческий всякого рода несчастья: мор, чуму, детскую смертность, безумие…
Ее святилища находились в глухих джунглях. Обезьяны и змеи устраивали себе там жилища. Кали это не беспокоило. Люди приходили туда раз в году с подношениями. На талии у Кали висит ожерелье из младенческих черепов, драгоценные камни она попирает ногами, в руках у нее окровавленные ножи.
У нее три глаза: двумя она следит за миром людей, а один смотрит в преисподнюю. При создании статуй эти глаза обычно имитируются драгоценными камнями. Не простыми, каких Конан перевидал множество, но какими-нибудь особенными: исключительной чистоты, красоты и величины.
«Глаз Кали»! Бритунец выдал себя. Стало быть, вот какова цель его путешествия! Вот зачем его понесло в такую даль! Но что он знает о глазе Кали? И какая из многочисленных здешних Кали имеется в виду?
Конан размышлял над этим довольно долго. Со стороны могло показаться, что варвар впал в каталепсию. Он уселся на землю, скрестив ноги, как часто делают люди, привыкшие жить без мебели, в шатрах, а то и под открытым небом, и, выпрямив спину, замер. Бронзовое от загара лицо киммерийца было совершенно неподвижным. Глаза застыли и казались сделанными из стекла, губы не шевелились, только ноздри чуть трепетали, втягивая душный воздух.
Глаз Кали! Теперь дело за малым. Нужно лишь идти вслед за бритунцем. И когда он отыщет то, что искал, забрать у него камень. Или, если этот Фридугис покажет себя добрым товарищем и сговорчивым малым, разделить добычу пополам. Конан вовсе не был таким уж кровожадным чудовищем и предпочел бы не убивать вновь обретенного приятеля. В конце концов, половина такой грандиозной драгоценности, которой, несомненно, является глаз Кали, — это большое состояние. Конану хватит на полгода безбедного существования, а бритунцу, воплощению умеренности и аккуратности, — лет на двадцать счастливой и полноценной жизни.
Фридугис опять повернулся. Кошель, висевший у него на поясе, вдруг выпал и лежал рядом со своим владельцем, крепясь к поясу лишь одним-единственным ремешком.
Все воровские инстинкты разом вскипели в Конане. В ярко-синих глазах киммерийца вспыхнул поистине дьявольский свет. Разве так можно — выставлять напоказ все свои деньги? Конан колебался недолго. В конце концов, он не собирался обворовывать своего возможного спутника. Но проверить — что там у него в кошеле — Конан был просто обязан. Хотя бы в целях безопасности. Вдруг это — никакой не безобидный путешественник-чудак, а, к примеру, глава бритунских стражников? Конан сейчас не мог бы сходу назвать преступление, за которое его могли бы преследовать аж из самой Бритунии. Но, если как следует покопаться в бурной биографии варвара, наверняка что-нибудь да сыщется.
Лучше не рисковать, не так ли?
И Конан осторожно запустил пальцы в кошель.
И замер…
Он нащупал нечто, от чего мороз пробежал по его жилам, а кровь застыла, и душный жаркий воздух вендийского вечера вдруг наполнился живительной прохладой.
Ибо Конан в кошельке спящего бритунца нащупал огромный драгоценный камень. Конан почти не сомневался в том, что представляет собой его добыча. Подцепив его двумя пальцами, Конан извлек камень наружу.
Последние лучи заходящего солнца мазнули по камню, лежащему посреди большой загрубевшей ладони киммерийца, и тысячи граней алмаза заиграли всеми цветами радуги. Отблеск плясал на лице Конана, радужки разбегались по траве, рука киммерийца вся была залита разноцветным сиянием. Такого Конан действительно не видел никогда в жизни. Этому алмазу не было цены.
— Глаз Кали, — прошептал Конан еле слышно.
И камень, словно бы услышав, как благоговейно к нему обращается человек, вспыхнул с новой силой. Еще ярче сделались отблески драгоценных граней, еще быстрее запрыгали искры в глазах Конана. Он зажмурился, спасаясь от нестерпимого сияния, а когда вновь поднял веки, камень уже погас.
Солнце зашло за горизонт, в роще стало очень темно. Ночь наступала в Вендии без всякого перехода. Никаких сумерек, никакого балансирования на грани света и тьмы. Только что весь мир был залит призрачным розоватым сиянием — и вот уже настала непроглядная темень. Нужно подождать, чтобы звезды пришли в себя — равно как и люди, которые, сколько ни жили в Вендии, так и не научились мгновенно переходить от света к темноте. И лишь спустя несколько минут после внезапного, точно обрубленного мечом, окончания заката на черном бархатном небе проступают ночные светила.
Чуть позже появится луна, яркий серебряный спутник всех, кто крадется в ночи, — людей и диких зверей.
