помешать работе точных станков. Ошибка, казалось бы, непростительная, но понятная.
Земля была в Америке очень дорога. Поэтому американцы привычно боялись нарушить границы завода. Они предполагали произвести лишь пристройку к кузнице.
Земли действительно не было, но Лихачев без всяких разговоров, запросто перенес свой забор на ближайший пустырь, принадлежащий другому ведомству. Он не сомневался, что Моссовет даст разрешение. Так оно и было, конечно.
В Москве было только два таких строительства: метро и завод АМО. Им давали все, что они ни попросят. Этого американцы не только не могли предусмотреть, но даже понять.
3
Заводские инженеры самым активным образом включились в работу. Они сделали заранее хорошо обоснованные коррективы. Замечания эти, их набралось около шестидесяти, были немедленно посланы Брандту. Ответа не последовало…
Контора Брандта умышленно затягивала ответ, выжидая получения договорных сумм. Таким образом, обещание Брандта закончить реконструкцию в 16 месяцев, поразившее Лихачева, безусловно, не могло быть выполнено. Понимая, что ему, директору завода, ехать в США для выяснения обстоятельств дела несвоевременно, да и несолидно, пока американцы на заводе, Лихачев наскоро сколотил группу инженеров, которую Автотрест отправил в Нью-Йорк. На этот раз среди них был и Чернушевич, который давно мечтал о такой поездке.
Первые же письма, полученные Лихачевым от Чернушевича из Нью-Йорка, подтвердили подозрения по поводу «фирмы» Брандта. История этой «фирмы» была довольно обычной историей в том мире, который невозможно понять, не изучив «азбуки капитализма».
Брандт был неплатежеспособен. Куча долгов заставила его заняться московской реконструкцией. Да… У него был респектабельный вид, но это было все, что у него осталось.
«Капитализм достаточно силен, — писал Чернушевич. — Мы должны у него учиться. Но, конечно, американцы вовсе не заинтересованы нас учить. Им нужно на нас заработать».
Брандт, по словам Чернушевича, предусматривал в договоре минимальные суммы на строительство и кузницу собирался разместить… в стакане. Зато максимум денег выжимал на оборудовании. Это оборудование он закупал у фирм, которые платили ему как маклеру куртажные. Естественно, что стоимость оборудования завышалась непомерно. Тут нужно было держать ухо востро.
Лихачеву и раньше было трудно поверить, что Брандт — крупный специалист в области современного автомобилестроения. Он уже видел таких специалистов, В далекую Россию они — чаще всего просто неудачники — ехали в поисках работы. Если когда-то ехали французы и нанимались гувернерами, теперь ехали американцы, называвшие себя инженерами. По заводу издавна ходила легенда об одном таком американском «инженере», который пристроил руль к автомобилю задом наперед.
Лихачев понимал, что Брандт хотел «подработать», но в то, что Брандт будет помогать Советской власти строить социализм, конечно, поверить не мог. Контора Брандта была всего лишь посреднической конторой, не внушавшей большого доверия. Она могла быть полезной, если бы в Автотресте сами твердо знали, чего хотят, доверяли бы заводу, держали в руках эту контору и диктовали ей свои условия.
Но созданная Сорокиным двойственность руководства реконструкцией — УРРА и завод — вызывала неисчислимые столкновения и многочисленные жалобы в Моссовет, МК партии, в ЦК и ЦКК.
Слова «рутинерство», «невежество», «безграмотность» расходовались Автотрестом в астрономических количествах.
Лихачев знал цену этим словам, да и многие заводские коммунисты склонны были расценивать их скептически. Те, кто держался линии Лихачева, возмущались обвинениями в его адрес. Секретарь парткома Игнатов возражал Сорокину в таком непримиримом тоне, что его останавливали.
Невыносимое положение это продолжалось до конца года.
Председатель Автотреста Сорокин принимал сердечные капли и дважды подавал заявление об уходе. Возбуждение росло с обеих сторон, и Ципулин сказал тогда Лихачеву в не свойственной ему патетической интонации:
— Все эти враждебные и слепые страсти могут запутать тут все на свете.
Глава двадцатая
1 декабря 1929 года бюро МК слушало доклад председателя Моссовета о ходе реконструкции завода АМО. Присутствовали и коммунисты завода. С сообщениями выступили Сорокин и Лихачев.
Протоколы скупы и не дают истинного представления о том, что происходило и какие страсти выплескивались на этом историческом заседании. Воспоминания очевидцев, как обычно, противоречивы.
Те, кто сочувствовал Сорокину, рассказывали, что он кусал губы, сжимал кулаки и утверждал, что ему мешают работать заводские рутинеры, невежды и дилетанты, а таких на заводе было якобы много, начиная с самого Лихачева. Но большинство поддерживало именно Лихачева,
Вот отрывки из протокола:
Лихачев был очень осторожен. Он не хотел подливать масла в огонь.
— Конечно, — говорил он, — одновременно выпускать старую машину и работать над новой моделью трудно. Но без учебы ничего не бывает. Мы ставили все эти вопросы на собраниях. Люди говорят: попробуем… Это дело по нашим рукам.
Бюро МК вынесло постановление, направленное к тому, чтобы закончить дело миром. Оно обязывало партийные и профсоюзные организации завода «принять все меры к обеспечению своевременного проведения в жизнь распоряжений тов. Сорокина».
Для того чтоб несколько ослабить конфликтную ситуацию, бюро МК назначило Лихачева первым помощником Сорокина з деле реконструкции завода вместо Ципулина, а Ципулин был переведен на работу в Автотрест. Московский комитет дал при этом Лихачеву твердое указание — завершить реконструкцию в установленные сроки.
Обстановка, сложившаяся на автомобильном заводе, не могла не беспокоить Серго Орджоникидзе. После заседания бюро МК ему говорили со всех сторон и «на всех перекрестках» о конфликте между руководством Автотреста и руководством завода. ЦКК получил также множество писем от ветеранов
