монархический образ правления. В момент, когда шло описываемое здесь дело, его симпатиями пользовался герцог Орлеанский, впоследствии король Луи Филипп.
Однако восстановление престола Франции оказалось делом нешуточным и способным вызвать сильнейшее волнение и переворот. Весьма вероятно, что император Александр утвердил бы регентство Марии Луизы и вообще предпочел бы любой образ правления воцарению Бурбонов, к которым он питал глубочайшую антипатию.
Но он не мог сделать Марию Луизу регентшей против ее воли.
Ознакомив императора с настроением Марии Луизы, Нейпперг передал ему написанное под его диктовку письмо.
Император Александр был очень смущен всем этим и долго молчал в нерешительности. Наконец он воскликнул:
– Это действительно доказательство большого здравого смысла. Я вполне разделяю мнение эрцгерцогини: выходка Бонапарта более чем безрассудна, и мне думается, что недалеко то время, когда он жестоко поплатится за свою дерзость. Может быть, Европа и согласилась бы на Утверждение регентства. Но раз эрцгерцогиня довольствуется для своего сына владением в Австрии и ни за что не Желает возвращаться во Францию, предоставим ход событий своему течению. Будущее покрыто мраком неизвестности. Быть может, Господь и просветлит его!
Но Нейппергу было далеко недостаточно подобного неясного объяснения. Выраженное Марией Луизой решение не возвращаться к мужу и ее желание оставаться с сыном в Парме были уже большой победой; дело шло уже не о предложении ей регентства; нет, неумолимый враг Бонапарта шел гораздо дальше.
Во что бы то ни стало надо было помешать Наполеону утвердиться на вновь завоеванном им троне. Если ему дать время, то он сплотит народ Франции в одну прочную, грозную и неодолимую силу. Он вернет сторицей утраченный престиж, и если бы ему пришла фантазия вернуть жену, то Европа единодушно поспешила бы возвратить ему Марию Луизу. Все ее красивые решения разлетелись бы в прах, если бы такова была воля ее отца. А на какие только низости, на какое низкопоклонство не окажется способен этот монарх, чтобы снова войти в милость к своему зятю, вновь приобретшему силу и власть! Следовательно, для того чтобы сохранить Марию Луизу, первым делом требовалось уничтожить Наполеона.
Император Александр ненавидел Наполеона; но достаточно ли сильна была эта ненависть, чтобы заставить его вооружиться и снова начать военные действия?
Нейпперг прибегнул тогда к другому способу: к вопросу о революции, что всегда глубоко возмущало русского монарха. Он нарисовал картину Франции, подпавшей под влияние якобинцев и террора. Каково было первое действие Наполеона при восстановлении его власти? Передача полномочий революционной власти бывшему участнику конвента, цареубийце Карно, назначенному в тот же день министром внутренних дел и одновременно с назначением получившему титул графа де Фелена. Он учредил восемь полицейских округов, начальники которых должны были исполнять обязанности бывших комиссаров конвента, выдавать и выслеживать роялистов и предавать их своеобразному, более чем странному суду. Наконец, Наполеон бросил призыв ко всем революционным силам нации, образуя из них грозные федеративные батальоны.
Император Александр, крайне пораженный всем тем, что ему пришлось услышать от Нейпперга, особенно заинтересовался и внимательно расспрашивал именно о настроении умов и направлении этих федеративных батальонов, рассеявшихся по всей Франции. Нейпперг уверял его, что это – не более как дикие банды санкюлотов, этих отчаянных врагов монархической власти, которые снова всплыли на поверхность общественной жизни, вдохновленные идеей равенства эпохи 1792 года.
Кстати, и новости из Парижа, привезенные курьером, подтвердили важность этого нового массового восстания в революционно настроенной Франции. В газетах, привезенных им, были напечатаны обращения к народу федералистов, восхвалявших Наполеона и осыпавших остальных государей Европы ругательствами и угрозами.
«Наглецы! – восклицали бургундские федералисты, обращаясь к коалиционным монархам, – мы свободны, как наши отцы, и сознаем себя достойными быть таковыми! И в качестве людей, имеющих право свободного выбора, мы избрали того, кого вы осудили. Не пытайтесь грозить ему! У нас еще имеется достаточное количество солдат, привыкших побеждать; эти солдаты образовали собою железную заставу, через которую вы будете тщетно пытаться пробиться. Мы идем на помощь их самоотверженным усилиям, и вскоре два миллиона вооруженных людей посмеются над вашими угрозами и заставят вас на коленях молить у них пощады!»
Федералисты Руана доводили этот призыв до требований войны, до открытого желания затопить всю монархическую Европу кровью и дымом пожарищ.
«Император, – писали они, – двигается во главе всей вооруженной Франции, по-прежнему наводя ужас на враждебных царей и разбивая по пути цепи рабства народов!»
Кроме того, Нейпперг показал императору Александру, считавшему себя защитником монархического принципа в Европе, воззвание работников предместья Сент-Антуан и Сен-Марсо, тон которого явно изобличал в них краснокол-пачников времен сентябрьских убийств.
Одна из английских газет, приведшая текст этого воззвания, прибавила:
«Никогда еще Бонапарт не являлся в более правильном свете, чем теперь, когда сразу видно, кто он такой: отъявленный враг всех государей и законных тронов, коронованный предводитель республиканцев, вооруженный наследник Робеспьера, окружающий себя его сподвижниками; наконец это – креатура и венец революции, которой он поклонялся во всех ее проявлениях, которую выставлял иностранцам в качестве своего непреодолимого оплота, а Франции выдавал за свою покровительницу и ангела-хранителя».
Внимательно прочитав эти строки, император Александр пробормотал:
– Надо раздавить революционную гидру! Нет! Я не потерплю, чтобы Франция снова стала очагом цареубийств и богохульства. Я обезоружу нового Робеспьера и укрощу безбожный народ, который укрывается под сенью знамени сатаны!
Он схватил руку Нейпперга, крепко пожал ее, потом ушел в свои апартаменты, и туда вскоре были вызваны Талейран и другие полномочные члены Венского конгресса.
На следующий день появилась прокламация союзных государей:
«Государи, подписавшие Парижский договор и ныне собравшиеся на Венском конгрессе, получив известие о бегстве Наполеона Бонапарта, а также о том, что последний с вооруженными силами ворвался в пределы Франции, считают долгом собственного достоинства и в интересах общественного порядка торжественно изъявить те чувства, каковые овладели ими при получении сего известия.
