Напротив Конана в окружении свиты стоял главный жрец и осматривал его оценивающим взглядом — ему явно нравилось владеть этой необузданной силой и управлять ею по своему желанию. Он велел принести кресло, сел и, испытующе глядя в глаза киммерийцу, которого усадили на низкий табурет, спросил:
— Ты хорошо понял, что от тебя требуется, Сегир?
Конан кивнул, не сводя с Ваджрана мрачного взгляда. Он был совершенно спокоен, но умело изображал с трудом сдерживаемую ярость. Наслаждаясь своей властью над жизнью и смертью могучего пленника, жрец продолжал:
— Сейчас ты превратишься в верного слугу Кубиры, пройдешь в моей свите в храм и будешь вместе с посвященными участвовать в жертвоприношении и молитве. Потом выйдешь на площадь и, когда служки возведут помост, встанешь справа от меня. Потом вместе с твоим противником — а желающих участвовать в поединке всегда хватает — ты преклонишь передо мной колени и получишь благословение. Победа достанется тому, кто сбросит своего противника с помоста. Ты ни в коем случае не должен его убивать, иначе народ растерзает тебя, прежде чем я прикажу отрубить тебе голову! Богу нужны богатства, а не смерти почтенных горожан! Понял ли ты меня, воин, ибо я вижу ярость в твоих глазах и боюсь, что ты не сумеешь ее сдержать!
Жрец впился в глаза Конана пронзительным взглядом, но варвар с достоинством выдержал его и, стиснув зубы, кивнул. Жрец встал и величественно направился к выходу. Окруженный толпой вооруженных монахов, Конан пошел сзади.
У ворот, ведущих на площадь, уже стояли храмовые музыканты, готовые затрубить в трубы и забить в барабаны на радость горожанам и паломникам, пришедшим к храму почтить своего бога.
Ворота распахнулись, грянула дикая музыка, служки быстро выложили дорожку Из золотых кирпичей, и жрец неторопливо двинулся к храму.
Конан шел сзади. Со всех сторон его окружали вооруженные монахи, готовые в любой момент выхватить мечи и зарубить непокорного. Однако горожанам, пришедшим на площадь, чтобы получить благословение жреца и поглазеть на бой, эта грозная свита казалась очень торжественной. Появление в свите нового могучего воина не осталось незамеченным: нарядные горожане возбужденно перешептывались и показывали на Конана пальцами.
Процессия подошла к храму, жрец вошел внутрь и ворота закрылись. Конан оказался в святилище бога, чьим именем здесь, на земле, творились такие страшные дела.
Если снаружи храм был похож на сияющее белое облако, то внутри, освещенный множеством горящих в золотых плошках огней, он поражал воображение загадочным сиянием драгоценных камней, украшавших стройные колонны.
На стенах были выложены картины из яшмы, бирюзы и агата. Дневной свет, пробивавшийся сквозь узкие оконца под куполом, подчеркивал величие храма, в котором люди казались ничтожными букашками.
С огромного пьедестала из кроваво-красного камня на вошедших взирало колоссальное изваяние сидящего бога. Его руки сжимали цветок и жезл. Голова статуи была немного наклонена вперед, и, казалось, бог всматривался в крохотные фигурки людей, копошившихся у его ног.
Отблески пламени играли на его бронзовом лице, и оно неуловимо меняло выражение — от безмятежно спокойного до свирепо алчного.
Ваджран подошел к жертвеннику, стоявшему напротив фигуры бога, и воздел руки к небу. Монахи запели славословие Кубире, и их голоса, усиленные сводом храма, мощно вознеслись к куполу. Каждый из несших жертвенные сосуды подходил к алтарю и торжественно выливал их содержимое в огромную чашу.
Когда золотой сосуд наполнился, воцарилась тишина, жрец преклонил колени и стал громко молиться. Конан заметил, что над чащей поднялось легкое облачко, в котором мелькали разноцветные искры. Облачко становилось все больше, пока, наконец, не скрыло от глаз бронзовую статую бога. Жрец распростерся на полу, в конвульсиях выкрикивая слова молитвы или заклинания. Когда, обессилев, он замолчал, облако стало медленно рассеиваться.
Конан невольно вскрикнул, попятился и хотел было выхватить несуществующий меч: статуя повернула голову и смотрела прямо на него, протягивая к нему правую руку, в которой был зажат жезл. Огромная чаша, только что наполненная до краев молоком, медом и кровью, опустела.
Конан не заметил, когда все монахи опустились на колени. Жрец поднял голову и медленно встал. Вновь раздалось протяжное пение, изредка прерываемое резкими возгласами жреца.
Наконец, последний раз поклонившись Кубире, Ваджран подошел к Конану. Монахи силой заставили варвара встать на колени, и жрец объявил киммерийца избранным воином божества. Затем процессия, направилась к выходу, у которого уже стояли двое монахов с огромным сундуком.
Ворота храма распахнулись, и процессия вышла на площадь, где ее ждала притихшая толпа. Жрец дал знак, что поединок состоится, и в предвкушении любимого зрелища люди стали подниматься с колен.
На этот раз выйти на бой во имя Кубиры пожелал приезжий купец. У себя на родине он, наверное, участвовал во многих схватках — во всех его движениях чувствовалась недюжинная сила, а обрамленное крутыми кольцами черных волос лицо было суровым и решительным.
Слуги выставили перед жрецом заклад, заставивший его глаза вспыхнуть алчным огнем,— в огромном, переливающемся драгоценными камнями резном сундуке лежали отрезы бесценного шелка, сверкали ожерелья, стояли изящные каменные сосуды с благовониями. Жрец без колебаний принял заклад, а Конан вышел вперед и встал рядом с противником.
Они сбросили одежду, подошли к жрецу и получили его благословение. Поднимая голову, Конан наткнулся взглядом на горящие глаза, смотревшие на него из-за спины жреца. Он сразу узнал монаха с иссеченным шрамами лицом — это был «непобедимый Мерван». Тот, кого сбросил с помоста дюжий Супанда и кого теперь заменил он, Конан. Этот полный ненависти взгляд и коварная улыбка, чуть раздвинувшая тонкие губы, сказали Конану, что у него появился настоящий враг, враг, которого ревность и жажда мести ни перед чем не остановят.
Опасность подхлестнула киммерийца, он подошёл к помосту, как приготовившаяся к прыжку пантера. Судьба подарила ему достойного противника, и он с удовольствием вышел на поединок.
Противники кружили по помосту, то сходясь в попытках вытеснить друг друга, то расходясь для новой атаки. Толпа ревела и бесновалась, выкрикивая их имена. Со всех сторон раздавалось:
— Сегир! Сегир, во имя Кубиры! Победивший тигра — победит любого!
— Дамруд! Доблестный Дамруд! Не уступай! Дамруд, во имя удачи!
Дамруд, сильный, отважный воин, во многом не уступал Конану, но, обладая слишком горячим нравом, попытался добиться победы с первых же бросков. Когда это ему не удалось, он пришел в ярость и стал совершать промах за промахом.
Теперь, когда, растеряв запас хладнокровия, противник наскакивал на него, как разъяренный бык, Конан играл с ним, как кошка с мышью, умудряясь даже краем глаза взглянуть на главного жреца, за спиной которого, напрягшись, как тетива, и сжав рукоять меча, стоял бывший непобедимый боец, а теперь простой служитель.
Ненависть свела судорогой его лицо, превратив в жуткую устрашающую маску. Да, с этим врагом ему явно предстоит побороться… А сейчас пора кончать поединок, его противник уже совсем ослеп от ярости, и с ним можно проделать все что угодно. Молниеносно уворачиваясь и изредка подталкивая разъяренного Дамруда, Конан привел его в бешенство, и, когда тот, забыв о правилах состязания, бросился на киммерийца, намереваясь мощным ударом свалить его с ног, варвар резко увернулся и подставил ногу. Рыча от ярости, Дамруд потерял равновесие и вылетел с помоста. Он пару раз перекувырнулся на земле, и, ошеломленный, встал на четвереньки, ища взглядом противника, чтобы снова кинуться в бой. Но монахи уже окружили побежденного, не позволяя ему вернуться на помост.
Народ на площади разразился приветственными криками. Конан сошел с помоста и направился к креслу жреца. На него, как прежде на Мервана, тут же надели богатые одежды и накинули на плечи тигровую шкуру. Теперь его будут звать «непобедимый Сегир» и «победивший тигра». Монахи, словно поздравляя Конана с победой, окружили его плотным кольцом и повели к монастырю, не забыв прихватить и
