недели и месяцы — известий не было!
Боязливо перечитывала я все газеты, искала и надеялась, но тщетно. Я решилась, наконец, обратиться в военное министерство — ответа не было. Отчаяние мое росло.
Случайно в Марсель приехал господин Бошан, я пересилила себя, пошла к нему и раскрыла ему свое горе. Он принял меня крайне любезно, выслушал и пообещал похлопотать. Через неделю я узнала страшную истину.
— Альбер погиб? — воскликнул граф.
— Боже мой, нет — не говори этого… он не может, не должен погибнуть! — с рыданиями продолжала Мерседес.— Но все-таки сообщенные мне господином Бошаном известия были далеко не утешительными. Мой несчастный сын, капитан Первого зуавского полка, три месяца тому назад отправился в экспедицию против кабилов, и с тех пор о нем ни слуху, ни духу — может быть, он в плену?
— Это случилось до или после поражения Абдель-Кадера? — спросил граф, немного подумав.
— Насколько мне известно, это случилось после. Господин Бошан сообщил мне еще, что один зуав, сослуживец Альбера, приехал в Париж в отпуск, и что он пошлет его ко мне в Марсель, и от него я узнаю все.
— Этот зуав здесь? — быстро спросил Монте-Кристо.
— Да, он живет у меня уже несколько…
— Что же он говорит?
— Он уверяет, что Альбер жив.
— В таком случае, не будем терять надежды, Мерседес,— успокаивающим тоном сказал Монте- Кристо.— Бог вознаградит тебя за испытанное горе и возвратит тебе сына.
— Раз ты говоришь это — я верю,— сказала Мерседес, и по ее тону было понятно: она действительно верит.
— Могу я поговорить с этим зуавом?
— Конечно, он здесь внизу.
— Позови его — я хотел бы его кое о чем расспросить.
Мерседес позвала сержанта; граф растроганно посмотрел на нее и прошептал:
— Мерседес, здесь, в этом доме, я вырос — ты знала меня ребенком. Изменял ли я когда-нибудь слову?
— О, нет. Только я поступила так.
— Об этом не будем говорить, я дал тебе клятву и, с Божьей помощью, сдержу ее!
20. Кольцо
Сержант вошел в комнату, удивленно посмотрел на графа, отдал честь и почтительно обратился к Мерседес:
— Что прикажете, сударыня?
— Любезный друг,— приветливо сказал ему Монте-Кристо,— мы позвали вас затем, чтобы кое о чем расспросить. Я знаю, что вы любите своего капитана, и поэтому…
— За него я дам изрубить себя на куски,— пылко перебил его Кукушка.
— В этом пока нет необходимости,— с улыбкой продолжал граф. — Скажите, вы полагаете, что капитан Жолиетт еще жив?
— Конечно, господин полковник.
— Я не полковник,— остановил сержанта граф.
— Прошу прощения, генерал!
— И не генерал: я вовсе не военный.
— Но этого не может быть! — воскликнул огорченный зуав.— Вы, такой красивый и храбрый воин и барин, и не военный?
— К сожалению, да. Но дело не в этом. Скажите мне откровенно, поможете ли вы мне отыскать капитана?
— Без сомнения, господин… господин маршал… право, я не знаю, как вас называть. Говорить красиво я не умею, но охотно пожертвую жизнью, если это будет нужно… А Шакал-Кукушка верен своему слову.
Граф улыбнулся: зуав ему определенно понравился.
— Садитесь, любезный друг,— приветливо сказал он,— и расскажите мне все, что вам известно.
— Сесть я не смею: это будет нарушением субординации. Я буду стоять. Спрашивайте.
— Как вам угодно. Давно ли исчез капитан и при каких обстоятельствах?
— Время в точности я определить не могу. В последних числах декабря Абдель-Кадер, о котором столько говорят,— к слову сказать, он очень похож на вас, господин маршал…
— Много чести,— с улыбкой и поклоном перебил его граф.
— Для Абдель-Кадера,— докончил Кукушка, и продолжал:
— Итак, когда Абдель-Кадер сложил оружие и сдался генералам Леа Ламорисьеру и Кавеньяку, война должна была закончиться, но вышло как раз наоборот. Между нами будь сказано, я полагаю, что в Алжире она никогда не кончится. Всем известно, что наш полк участвовал в деле и отрезал Абдель-Кадеру отступление.
В одно прекрасное утро мы отправились на маленькую рекогносцировку. Нас было человек двадцать с капитаном Жолиеттом во главе. «Братцы,— сказал он нам при выступлении,— надо позаботиться о том, чтобы эти проклятые черномазые черти оставили нас, наконец, в покое!» И тогда он позвал меня — капитан всегда меня отличал…
— Из этого я заключаю, что вы когда-то оказали ему услугу, — приветливо перебил граф.
— Гм… вы очень проницательны, господин маршал,— гордо сказал сержант,— собственно говоря, это была сущая безделица: один из этих дьяволов бросился на капитана с ятаганом, и я отсек кабилу руку — вот и все. Итак, капитан крикнул:
«Сержант Кукушка!»
«Здесь»,— ответил я.
«Кукушка,— сказал он затем тихо,— никогда невозможно знать, к чему приведут такие рекогносцировки: надо на всякий случай приготовиться к худшему. Слушай, у меня есть мать, она живет в Марселе на Майланаллес, зовут ее госпожа Жолиетт. Если я погибну — попросись в отпуск, отправляйся во Францию и передай матушке это кольцо!»
— Кольцо? — вскричал взволнованный граф Монте-Кристо, быстро взглянув на Мерседес.
Она вспыхнула и, молча сняв с пальца простое серебряное кольцо, протянула его графу. Тот со слезами на глазах посмотрел на него: это было обручальное кольцо, некогда подаренное Эдмоном Дантесом испанке Мерседес.
— Прости, Эдмон,— прошептала дрожащим голосом бедная мать. — Я дала Альберу это кольцо, как талисман, оно должно было принести ему счастье.
— Я не хотел брать кольца,— продолжал Кукушка,— зная, что капитан не так легко дает себя в обиду… от случайности же никто не застрахован… меня могли так же легко убить, как и его. Но все было тщетно… я повиновался — дисциплина прежде всего! Выступив, мы скоро дошли до известного ущелья. Бедуины не показывались, они спрятались, может быть, за близлежащими скалами. Наступила ночь, мы решили немного подкрепиться. Вдруг послышался шум, и нас моментально окружила шайка бедуинов. Завязалась отчаянная схватка, грохот выстрелов разбудил бы и мертвого. Неприятель же все прибывал — и нам было очень трудно защищаться. Вдруг я заметил на скале бедуина, который целился из мушкета — и где он только стибрил его — в капитана. Я мигом, взобрался на скалу и схватил каналью за шиворот… но в ту же минуту мы свалились в пропасть футов на двадцать, и я потерял сознание.
— Ну, а что случилось с капитаном? — воскликнул граф.
— Прошу прощения,— сейчас я все расскажу вам, что сам знаю. Пришел я в себя уже на рассвете.
