создавать шума и ненароком не разбудить человека. И мгновенно погрузился в сон.
Когда я открыл глаза, в комнате было уже совсем темно, лишь слабый огонек лампадки едва отбрасывал свет на иконы, висящие над нею. Я чувствовал себя отдохнувшим. Сколько сейчас времени? Темнеет рано и не определишь – то ли вечер, то ли ночь уже. Я встал, зажег свет и вдруг вспомнил, что у меня гость! Вот тебе на! Сон так отдалил меня от действительности, что я и не сразу вспомнил о событиях, которые сегодня произошли. Я вышел в другую комнату – старика в доме не было. Господи, да куда ж он делся? Стол стоял на своем обычном месте, на нем лежали продукты – хлеб, пачка сливочного масла, консервы в стеклянных и железных банках. Откуда они? Может быть, пока я спал, кто-то приходил в гости и принес еду, была первая мысль. Куда же делся старик? Если он вышел на улицу, то как бы Ассоль его не тронула. После сна поток нахлынувших мыслей привел меня в замешательство, и я не мог ничего толком сообразить.
Часы показывали двадцать один час. Ну и заспался же я! Я вышел на улицу. Небо было затянуто снежными тучами. Ассоль лежала прямо на снегу. Присмотревшись к следам, я увидел, что следы старика ведут наверх, и пошел по ним. Только я прошел половину расстояния до поляны, как сразу бросилось в глаза, что за окошком часовни горит свет. Может быть, мне показалось, но порыв ветра принес от часовни звуки хорового церковного пения. Что за наваждение? Сердце застучало быстро от волнения, я медленно подходил к дверям. В окошке уже явно было видно множество горящих свечей. Откуда они у старика? У меня там не было ни одной. И вновь более отчетливо послышалось пение, которое было удивительно нежным, добрым и светлым. Я взялся за ручку двери и набрался решимости открыть дверь. Мне было страшно. Старик, свечи, пение, все будто во сне.
Я открыл дверь, и на меня пахнуло ароматом роз. У иконы Спасителя жалко тлела лампадка, было темно, тихо, и я не сразу рассмотрел, что, старик сидит на скамеечке, справа от входа, со своим посохом и все так же низко склоненной головой. Я ведь видел свечи и слышал пение, куда же все подевалось!?
– Дедушка, пойдемте в дом. Здесь холодно. Кто-то продукты принес, кто-то приезжал? Я задремал.
– Ничего, ничего, мил человек, я посидел в твоей часовенке, у тебя не спросил, ты меня извини.
– Да что вы, мне всегда приятно, когда кто—нибудь заходит сюда, значит, это людям нужно. Ведь не только для себя строил.
– Хорошо у тебя здесь. Сладостно на сердце становится. От души, чувствуется, все здесь сделано.
– Вообще-то мне пора вечернее правило исполнять.
– Вот и хорошо, ты читай молитвы, а я посижу, послушаю, ноги болят, стоять уже не могу.
– Только вот и дом за фонариком сбегать надо, у меня свечей нет, – сказал я и повернулся к выходу. – Вы подождите меня.
– Не нужно никуда ходить, Владимир, – остановил меня старик.
Я вздрогнул оттого, что он назвал мое имя. Откуда он узнал? Кто сказал ему? Слишком много странностей для одного дня, пронеслись вихрем мысли. А старик продолжил:
– Вот ты Богу молишься, а не знаешь, что Господь – есть Свет, и не в переносном, а прямом смысле. Он каждому дал свой лучик, вложил в сердце, и вот сердце должно нам светить в ночи, во тьме, помогать дорогу видеть, куда идти, чтобы не упасть в канаву или яму. Когда мало веры, то и света нет, во тьме сидим, как мыши, а как прикоснемся к Болоньей благодати, так и засветит наш лучик, как звездочка на ночном небе.
Я понимал, что передо мною сидит человек необычный, и его странное появление, и вид, и ряд других непонятных штрихов подтверждали это.
Он говорил как-то по-детски, даже по-матерински, без укора, но с любовью и состраданием.
– Вот, мил человек, мы сейчас помолимся Боженьке, и Он зажжет наши лучики, так и почитаем молитвы.
Старик встал, скрипнула половица, отложил свой посох и откинул капюшон плаща. Я не мог разглядеть лицо человека, с которым уже общался целый день, ибо было темно. Только густая седая борода слегка светилась в сумерках часовни.
Он вытянулся в струнку, будто воин на параде, в его фигуре появилась молодцеватость и бодрость, как будто он мгновенно преобразился из деда в юношу.
– Господи – громко и медленно произнес он. – Ты – Свет всему миру, озари нам тьму, дабы мы могли сотворить Тебе молитву!
Как только он произнес последнее слово, в воздухе будто появились снежинки, они падали сверху и кружились. Сначала они были белыми, а потом начали легонько вспыхивать изнутри ярко голубыми огоньками. Я смотрел на это явление и не верил своим глазам, что это действительно происходит со мною наяву, а не во сне. Снежинки сверкали все ярче и ярче, в воздухе разлилась такая благодать и покой, что мне захотелось заплакать от счастья. Внутри меня словно сорвались все цепи, открылись все замки, распахнулись все двери и воцарилась такая легкость, какой я не помню со своего детства. Казалось, что мое тело потеряло вес, и сейчас оно воспарит вверх.
– Господи, да что же это!? – шептал я. – Неужели такое возможно?!
И услышал ответ старика:
– Что невозможно человеку, возможно Богу, мил человек. Все возможно.
В часовне стало светло, как в ясную лунную ночь. Я читал молитвы, и слова лились, как песня. Я впервые понимал все, что говорил, я был как бы внутри этих слов и видел, что из слов источается свет. Я чувствовал в эти мгновения, что Господь – во всем, а значит, во всем – свет, только сердце, затемненное невежеством, не позволяет видеть этот свет повсюду и наслаждаться им.
Когда я произнес последние слова вечернего правила, стало темно так же, как и было до того. Все так же тускло коптила лампадка, старик сидел на лавочке, хотя мне казалось, что во время правила он стоял за моей спиной.
Мы молча спускались к домику, я шел первым, а старик за мной. Я оглянулся, перед тем, как мы должны были скрыться за кустами, и увидел, что часовня стоит в столбе изумрудного света, который уходит от ее основания вертикально вверх до самых облаков, где и теряется. Я остановился, чтобы разглядеть это необычное явление, но оно мгновенно исчезло.
