Выпив в одиночестве две-три бутыли вина или кувшин пива, Конан удалялся, умиротворенный и готовый продол жать вечер, но уже в знакомой компании и в знакомом, более приличном кабаке типа «Маленькой плутовки». Он и сейчас пришел сюда за этим – за одиночеством. Но не то, простое одиночество – когда можно уйти от всех, запереться в комнате – требовалось иногда юному варвару. Он жаждал иного: погрузиться в нехитрые мысли свои и мечты среди людей, которые не станут заглядывать в глаза, словно потеряли в них золотой, не спросят, не скажут, не заденут рукавом… В казарме ему никогда не удавалось остаться одному: кто-то непременно вторгался в запретную зону личного, неприкосновенного.
К счастью, желание такого одиночества обуревало Конана весьма и весьма редко – раз или два за все его пребывание в Аграпуре. Косые, уродливые, чумазые, тупые и пьяные рожи здешних завсегдатаев не приводили его, конечно, в ужас или негодование: видел и не таких; но и наслаждения от созерцания их получать не мог. Зато он умел их не замечать вовсе. Шум, гам, визг и звон разбитой посуды – привычная музыка – никак не тревожили его мыслей. А сейчас тем более. Ему было о чем подумать в эту ночь. Алма, Хализа, Баксуд-Малана… Они только начали жить…
В груди варвара вновь заклокотала, забурлила горячая ярость; он сжал в ладони кривобокую глиняную кружку, только представив себе, что сжимает горло убийцы, а когда она треснула, рассыпаясь, и по руке заструилось холодное красное вино словно кровь, свет померк в его глазах. Тайна перестала быть тайной, суть ее открылась в одно краткое мгновение, и мысль Конана, дрогнув, перенеслась вдруг в бездну чужих, неведомых миров. Там, в гнетущей пустоте, ощутил он явно тот мрак, в коем пребывала до сих пор душа убийцы… Конан содрогнулся. Все его прежние подозрения оказались верны как ни желал он, чтобы было иначе. Дитя ужаса, порождение Нергала всеми корнями проросло во дворце, и теперь, установив имя, оставалось только уничтожить плоть… Алма, Хализа, Баксуд-Малана…
Киммериец скрипнул зубами в бессильной ярости. Как мог он не понять этого раньше, как мог не поверить своим догадкам? Раздави он сию гнусную тварь пару дней назад или даже вчера, и тогда, может быть, хоть Баксуд-Малана осталась жива… Алма, Хализа, Баксуд-Малана… Кого этот демон в человеческом обличье наметил своей следующей жертвой?
Конан открыл новую бутыль и припал губами к узкому горлышку. Вино – щедрый дар богов людям – и сейчас сотворило доброе дело: с каждым глотком угасал бушующий в груди варвара огонь, прояснялись мысли, холодела кровь. Зло ухмыльнувшись, он швырнул опустошенный сосуд на пол и знаком приказал хозяину принести еще две бутыли. Алма, Хализа, Баксуд-Малана… Перед глазами его проплывали их нежные милые лица, в ушах звучали звон кие голоса…
Конан готов был признать свою вину – убийца все время находился рядом с ним, но свободный и безнаказанный, – и готов был эту вину искупить кровью, разумеется, не своей. Меч его давно не покидал ножен, так что для него работа будет только в радость… Для него – да, в себе же Конан не был так уверен. Прежде ему не приходилось обагрять рук кровью друга, пусть даже коварного и бесчеловечного… Алма, Хализа, Баксуд-Малана… Киммериец еще раз и еще упрямо повторял про себя эти имена, желая вновь поднять в груди волну благородной ярости, которая поможет ему унять сомнения и позволит мечу без колебаний свершить правосудие, но – дрожь, охватившая все тело в момент открытия имени преступника, не проходила. Конан вытер рукавом взмокший лоб, тяжело поднялся и пошел к выходу. Он должен это сделать, должен… Алма, Хализа, Баксуд-Малана…
Глава восьмая
Выйдя на улицу, Конан с удивлением обнаружил, что уже близится рассвет. Он постоял немного у дверей, с наслаждением – после духоты и вони кабака – вдыхая свежий предутренний воздух. Первозданная тиши на царила на темных еще улицах Аграпура, но в преддверье дневных звуков уже начинала гудеть под ногами земля. Конан стопами чувствовал сей дивный, означающий продолжение жизни гул. Не в эти ли мгновения когда-то, двадцать один год назад, в Киммерии, родился он? А может, тогда шел дождь? Или снег? И небо было покрыто темными тяжелыми тучами?
Жаль, что человеку не дано помнить миг своего рождения. Зато память сохраняет годы отрочества, юности, зрелости… Придет день – подумал вдруг Конан с усмешкой – и он расскажет сыну о драках и сражениях, о друзьях и врагах, объяснит ему, что такое честь и предательство, и как отличить истину от лжи… Каждому определен богами свой, особый путь, и путь этот записан в Книге Жизни, что хранится в небесной пещере под гнездом орла – так говорили старики, а мудрее стариков, чем в Киммерии, Конан пока не встречал. И все же он был убежден: если есть воля, если есть сила, человек может изменить направление своего пути. Что прихоть богов, когда всякая жизнь все равно закончится на Серых Равнинах!
И все же он не прочь был заглянуть в эту самую Книгу – что там боги напридумывали для него, Конана- варвара. Они ли направили его вместе с киммерийскими мужчинами на штурм аквилонской крепости Венариума – а в ту пору ему едва исполнилось пятнадцать – или он сам, перечеркнув записанное, встал в ряды взрослых воинов? Они ли подкинули ему сосуд с заточенным там сумеречным демоном Шеймисом, или он сам, опять же перечеркнув записанное, вышел к берегу моря и выловил несчастного пленника? А гладиаторские казармы в Халоге?
А встреча с шемитом Иавой Гембехом в горах Кофа и дальнейшее путешествие к Желтому острову? Да мало ли приключений пришлось ему пережить к настоящему времени, и как узнать, предначертано ли се богами, или же совершено Конаном наперекор их воле? Когда-нибудь, может быть, он и доберется до Книги Жизни, и если понадобится, свернет шею орлу, который ее охраняет, а пока… Пока впереди еще долгий путь по земным просторам… Но сначала нужно все-таки дойти до императорского дворца. При этой мысли Конан нахмурился.
Сопровождаемый редкими и бледными светилами, поблескивающими в матово-черном небе, он шагал по улицам, по переулкам, подавляя в себе острое желание свернуть в казарму: любое дело требует своего завершения, и посему он должен идти во дворец. Интересно, а записано ли в Книге Жизни, что именно он, Конан-варвар, будет разоблачать таинственного убийцу, ввергшего в ужас чуть не половину населения Аграпура? Тяжело вздохнув, он повернул на широкую улицу, и, как незадолго до него Кумбар, подмигнул фонарям императорского сада. Не успеет взойти солнце, как эта гнусная история закончится… Еще раз тяжело вздохнув, Конан решительно вошел в ворота и направился ко дворцу.
Вернее, он просто забыл о ней; она осталась в прошлой его жизни, к коей ныне он уже не имел никакого отношения.
Кумбара обнаружил на рассвете гуляющий по саду Бандурин. С тихой песней бродил он по тропинкам, дразня павлинов и надкусывая плоды, и думы его были туманны и блаженны. Любовь, приведшая его на край пропасти и столкнувшая затем в пучину безумия, прошла бесследно.
Натолкнувшись внезапно на большое тело сайгада, возлежащее под персиковым деревом, скопец присел на корточки рядом с ним и принялся усиленно размышлять. Первая мысль его была достаточно здравой для того, чтобы снова попасть в темницу, а потом и в руки палача: если разрубить эту тушу на куски, а куски закопать в землю, вырастут ли из них новые люди? Мечтательно улыбаясь, Бандурин ясно представил себе воздвигшиеся средь плодовых дерев огромные ноги и руки, кои он с превеликим удовольствием приходил бы поливать и окучивать, а после – собирать с них урожай.
