рядом. — Я не могу больше есть рыбу. Захоти мяса!
— И какого тебе, приятель? — с ухмылкой сказал варвар. — Может, барашка?
— Барашка! — радостно закивал рыжий.
— Или молодого бычка?
— Молодого бычка! — легко согласился Виви.
— Кость от сдохшего осла ты получишь, если не заткнешься! — сурово предупредил Конан, подходя к дому.
Маленькая приземистая конурка одним боком почти прижималась к земле. Противоположная стена, однако, стояла прямо, да к тому же имела целое окно, из чего можно было с полным на то основанием заключить, что дом развалился еще не весь, и в оставшейся половине кто-то жил: если не сами хозяева, то бродяги наверняка. С крыши свисала рыболовная сеть или, скорее, бывшая рыболовная сеть, так как от нее уцелело только несколько веревок, прочее же составляла сплошная прореха. Крыльца, равно как и ступенек, не было вовсе. Входом в лачугу служила криво прорубленная нерадивым работником дыра; с дверью дело обстояло еще проще — она не висела на петлях, как ее более удачливые сестры в других домах, а сиротливо стояла возле входа, прислоненная к стене. Зато вокруг спутники заметили нечто вроде сада: под единственным окном цвел розовый куст, тут и там произрастали чахлые цветы, а по обеим сторонам лачуги высились старые яблони, в редкой листве которых можно было даже разглядеть пару- тройку плодов.
Конан не стал утруждать себя стуком в стену — наклонив голову, дабы не врезаться лбом в низкий косяк, он не медля прошел внутрь. Конечно, талисман тут же последовал за ним.
Из всей обычной обстановки в комнате имелся только стол, табурет и верхом на этом табурете ветхий старик. Конан с легкой досадой отметил сию неприятную бедность — особенно пустой стол, — затем решительно скинул на пол труп старика. Тот мягко шлепнулся прямо под босые ноги Висканьо, заставив рыжего с гримасой отвращения отскочить за спину Конана.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что старик еще жив, ибо, треснувшись головой о земляной, но утрамбованный пол, он дважды моргнул — то ли сердито, то ли удивленно, — спутников это нимало не взволновало. Качаясь на скрипучем табурете, таком же древнем, как и старик, варвар насмешливо взирал на растерянного талисмана: ни барашка, ни молодого бычка, ни даже костей сдохшего осла здесь не наблюдалось, хотя Конан в самом деле был голоден.
Виви беспомощно осмотрелся. Нет, в пыльных углах не лежали сокрытые в мешках яства, и под столом оказалось пусто — как и должно быть; с потолка вместо связок вяленой рыбы свисала паутина, а со двора не доносилось никаких запахов, кроме привычного речного.
— Я заболел, — пояснил Висканьо в ответ на взгляд Конана и для большей убедительности покашлял. — Кха-кха… Ты бросил меня в реку, и я заболел. Кха-кха.
— Где-то тут шастал Приносящий Счастье И Отвергающий Ошибку? — вопросил варвар, наклоняясь и заглядывая под стол. — Ты не видел? А ты? — обратился он к старику, что лежал на полу и явно не собирался вставать.
Старик злобно зыркнул на Конана бесцветными глазками.
— Я просто заболел! — тихо повторил злосчастный талисман, но снова кашлять не решился.
С каждым мгновением ужас сковывал сердце Виви. Волшебный дар — все, что он имел, единственное его богатство — пропал. Он не смог даже самого простого: добыть для хозяина еды. Что уж говорить о пастушке с яблоками и ее овцах… Теперь киммериец точно прогонит его прочь… И кому он тогда будет нужен? Ни Деб, ни добрый купец из Мессантии, ни тем более стигийская крыса его и на порог не пустят…
Рыжие патлы Висканьо вздыбились, сердце оторвалось и свалилось куда-то вниз, к грязному земляному полу лачуги. Как в тумане видел он суровое лицо варвара с грубыми, но правильными чертами, с ухмылкой на твердых губах, покосившийся стол со сломанной ножкой, клочья паутины, покрытые сетью трещин стены…
Горько улыбнувшись, талисман повернулся и пошел к дыре выхода — туда, откуда явился, туда, где в вечном движении жил мрачный Хорот, туда, где блестел в лучах заходящего солнца мир…
— Ешьте да пейте, парни! Ешьте да пейте! Ну и ты, старик, тоже! — приговаривал Веселый Габлио, сам проворно засовывая в пасть сочные куски барашка, пучки зелени, пригоршни ягод и орошая все это дешевым красным вином. — А после трапезы нет ничего лучше доброй беседы, правда, рыжий?
Довольный Висканьо мелко кивал, не в силах ответить: рот его был забит теми же яствами, да и на сердце опустилась такая благодать, что не хотелось ему ни говорить, ни даже петь — только слушать и есть, слушать и пить, и снова есть… Умиротворенный, он с любовью и некоторой долей гордости поглядывал на своего сурового, но тоже размякшего сейчас хозяина. Волшебный дар не покинул его — киммериец, который рвал сейчас зубами огромный кусок баранины, мог теперь в этом убедиться. Неспроста появился в этом Митрой забытом местечке Веселый Габлио, чей вместительный мешок оказался полон всякой снеди и чей отец, видимо, с детства приучал сына делиться с ближним куском хлеба насущного. Парень вывалил из мешка все, что там было, и, ничуть не жадничая, пригласил Конана с его талисманом к столу.
Перед самым закатом, когда Виви решил навсегда оставить варвара (а заодно и весь мир) и пошел к реке топиться, к лачуге на буланой молодой кобылке подъехал расфранченный, несколько жирноватый господин. Он одарил исполненного печали рыжего жизнерадостной улыбкой, ловко соскочил на землю и ринулся в дом, таща за собой туго набитый холщовый мешок.
— Веселый Габлио! — выкрикнул он и тут же расхохотался, словно собственное имя показалось вдруг ему необычайно смешным. — А ты кто, парень?
Конану, который за весь день съел только пару сырых рыбин, а потому был порядком раздражен, не слишком понравилось такое обращение. Но, усмотрев за спиной толстяка своего Виви с выпученными от счастья глазами, понял, в чем дело; хмыкнув, он назвал себя и сразу был вознагражден за вежливость куском солонины — Веселый Габлио шмякнул его на стол перед носом варвара и любезно предложил ему немного подкрепиться. Конан не заставил себя упрашивать.
Висканьо, уже передумавший топиться, живо притащил со двора два чурбана. На один он сел сам, а другой подвинул щедрому толстяку, все еще сыпавшему из мешка на стол разнообразную снедь. Пир начался.
Веселый Габлио — как выяснилось к концу трапезы — оказался самым что ни на есть обыкновенным вором, чего и не думал скрывать. «Не беспокойтесь, друзья! У вас я не возьму и хлебной крошки!» — заверил он новых знакомых, у которых, впрочем, хлебных крошек не было, зато имелся волшебной красоты плащ делопроизводителя и отличная куртка на волчьем меху: Конан и за тысячу хлебных крошек не согласился бы лишиться своего сокровища и про себя решил не расставаться нынче с мешком. Кто его знает, этого Веселого Габлио…
А в общем, парень ему понравился. Болтливый, как Висканьо, он умел не только смешно рассказывать всевозможные забавные истории, но и сам над ними заразительно хохотать.
Маленький — не выше плеча талисмана, круглый как шар, с чистой гладкой кожей и здоровым румянцем во всю щеку — он походил на начинающего купца. В черных шариках выпуклых глаз его без труда можно было увидеть хитрые искорки, и если б даже Конан не ведал его истинного занятия, он с первого взгляда решил бы, что человек сей — будь он купец или зажиточный ремесленник — нечист на руку.
Но в данный момент ни его, ни рыжего это не волновало. Набивая животы впрок, они уже возвращались мыслями к тому делу, ради которого направлялись в Мессантию. Пастушка с яблоками — вот что грезилось наяву обоим путешественникам. Правда, Виви еще грезились овцы, но зато он забыл о кораблях, полных золота, и о дворце в большом и красивом городе, и о виночерпиях с печатью любви и почтения на лицах…
— …А тут как-то проезжаю я мимо Собачьей Мельницы и вижу — Красивый Зюк! Ха-ха-ха! — залился смехом толстяк, не обращая внимания на вытянувшиеся физиономии новых знакомых.
— К-кого? — пролепетал Висканьо. Нижняя челюсть его отвалилась, и изо рта посыпалось только что пережеванное мясо. Он подхватил его в ладонь, запихал в рот и снова спросил: — Кого ты видишь?
— Да Красивого Зюка же! Ты знаком с ним?
