что принесла Низа. Дух желудка, который, как утверждал старый приятель Ши Шелам из славного Шадизара, вселен в людские тела злобным демоном, уже урчал на все лады, требуя мяса. Конан и сам рад был удовлетворить его желание, ибо растительная пища, вкушаемая им семь дней подряд, впрок не шла: стоило ему только выйти на воздух, как живот разболелся так, что он едва успел добежать до густых зарослей папоротника.
Вскоре запах жареного мяса совершенно заглушил ароматы старухиных трав. С вожделением вдыхая его, северянин искоса поглядывал на колдунью, что мешала в глиняном горшочке обломком ветки какую-то бурду темно-зеленого цвета. При этом она бормотала себе под нос не слова, но звуки, то растягивая их, то произнося скороговоркой; птичья голова ее с тонким кривым носом-клювом покачивалась в такт заклинанию, а в полуприкрытых глазах, устремленных в заоконную даль, Конан видел странную, непонятную ему тоску и боль — впрочем, может быть, это ему лишь показалось. Несравнимо более, чем чувства Низы, его заботила сейчас предстоящая трапеза. Киммериец с трудом удерживался от того, чтобы не отхватить кинжалом кусок от сырой еще туши — по правде говоря, если б не расстройство желудка, он бы так и сделал, но вновь проводить время в зарослях папоротника ему совсем не улыбалось.
Ждать пришлось долго. Вот уже и колдунья закончила свое занятие, отставила горшочек с зельем в сторону и опять замерла словно каменное изваяние — а косуля только-только начала покрываться золотистой румяной корочкой. Живот Конана, в такие волнующие мгновения существующий как бы отдельно от него самого, издавал пренеприятные звуки, подобные чавканью болота и кваканью лягушек в нем. Вздохнув, киммериец отворотил взгляд от очага. Как видно, голова его опустела одновременно с желудком: никакие мысли не задерживались в ней, даже самые важные, а уж о пути в Гирканию, к Учителю, он сейчас и вовсе не вспомнил.
Густой дым, щиплющий глаза и ноздри, заполонил тесную комнатку, перекрывая пленительный запах жаркого — вытянув из ножен, лежащих у ног, меч, варвар толкнул им дверь, дабы вдохнуть глоток свежего воздуха, и в тот же миг был удивлен и раздосадован, увидев, что солнце уже стоит высоко в небе.
— Конан… — словно услышав его мысль о необходимости немедленно продолжить путешествие в Гирканию, Низа повернула к нему лицо. — Я хочу сказать тебе…
Глава вторая
Уплетая сочное, нежное мясо, пахнущее дымком, Конан думал о том, что же хотела сообщить ему старуха. Он прервал ее на полуслове, ибо любую беседу на голодный желудок всегда считал напрасной тратой драгоценного времени, и так скупо отпущенного богами человеку. А кроме того, силы его, взбодренные отличным пивом, снова начали таять и к тому моменту, как косуля была полностью готова к употреблению, снова покинули тело варвара — подобно войскам, уходящим из родного города на войну.
Низа от мяса отказалась. Выпрямившись, насколько позволял горб, она сидела против киммерийца и по-прежнему смотрела в одну точку, на сей раз чуть ниже его локтя. Если б только он мог знать, как не хотелось ей разговаривать (не именно с ним, а вообще), он не стал бы так самоуверенно обрывать ее. Торопясь жить, молодость никогда не желала слушать зов старости — возможно, в этом заключалась та самая истинная мудрость, которая позволяет каждому пройти свой собственный путь, совершить свои собственные ошибки и потом победою насладиться сполна… Нет, сие было одно лукавство — на деле Низа так не думала.
…Она перевела взгляд повыше, на его лицо, на его глаза, блестевшие от удовольствия, и улыбнулась: все гораздо проще — северянин был слишком голоден, чтобы еще выслушивать бредни древней старухи… Кажется, он только сейчас принялся за косулю, а вот уже разгрызает последнюю кость, обливаясь соком, и не похоже, что он наелся досыта…
Швырнув обглодок в кучу, Конан ладонью вытер жир с губ и подбородка и выжидательно уставился на колдунью, которая застыла перед ним с очередным странным выражением лица.
— Ну, Низа, — ободряюще произнес он. — О чем ты хотела поведать мне?
— О тебе, — тут же ответствовала старуха.
В глазах ее, до того таких мглистых, что варвару чудилось в них отражение короля-леса — огромной дикой чащи между Киммерией и Асгардом, где от сотен глаз волков и медведей и ночью было светло, — в этих бездонных глазах он заметил вдруг лукавый огонек. Низа словно очнулась от тяжелого сна, в коем пребывала столь долго, что явь казалась ей его продолжением. На самом деле так можно было сказать скорее про самого Конана. Он, пролежавший в бреду полных семь дней и ночей, лишь с нынешнего рассвета снова начал жить, а посему в голове его еще плавали клочки тумана Серых Равнин, затмевающие настоящее: короткое заявление колдуньи он воспринял как шпионскую вылазку на свою территорию. Наверняка она подослана к нему из стана врага — то есть демонами коварного Нергала — с целью каким-то образом перекрыть ему путь в Гирканскую пустыню, к Учителю…
Конан подозрительно сощурился, пытаясь испепелить старуху взглядом, но милостью благого Митры в тот же миг ему открылась истина: она желает ему помочь. Немало удивленный, он тем не менее не изменил ни позы, ни взгляда, и только в синих глазах его мелькнул ответный огонек, на что Низа отреагировала тотчас улыбкою.
— Выпей. — Она подвинула ему горшочек с намешанным ею зельем. — До самого дна.
И голос ее уже не был так бесстрастен — словно оба они пересекли некую невидимую границу, разделяющую север и юг, мороз и солнце; словно на время вышли из своей жизни с тем, чтобы ступить в чужую. Киммериец поколебался мгновение, с отвращением взирая на бурду цвета прогнившего насквозь болота, потом взял горшочек в ладони и в три глотка осушил его. Горечь обожгла язык и нёбо, но лишь на несколько вздохов — Конан облизнул губы, желая прочувствовать вкус зелья, и ощутил уже приторную сладость, вязкую, липкую, похожую на мед.
— А теперь слушай. — Темные глаза колдуньи уставились в синие Конановы, брови сдвинулись у переносицы, а узкая полоска рта дрогнула — Низа будто разбирала древние письмена. — Слушай меня, — повторила она еле слышно.
Но прошло еще не менее пары долгих мгновений, прежде чем старуха снова начала говорить. За это время в груди киммерийца образовалась странная пустота, в которой затем разросся и вспыхнул жаркий шар — словно он проглотил солнце; тело его стало вдруг легким, почти что невесомым, голова — ясной, а все вокруг прозрачным. Конан посмотрел на дверь: как через стекло он отлично видел стену леса перед домом колдуньи, пышный малиновый куст у крыльца, дряхлого пса, что грелся возле него под горячими солнечными лучами… А вот из чащи выбежал на поляну маленький медвежонок, сунул нос в малину и тут же с обиженным воем отскочил в сторону, цапнутый за нос то ли колючкой, то ли вредным насекомым… Варвар ухмыльнулся, наблюдая, как он вертится на одном месте, лапой елозя по морде, а потом вразвалку устремляется к лесу и исчезает в зарослях…
— Тебя не удивляет это? — внезапно подала голос Низа, в свою очередь наблюдая за Конаном.
— Что меня должно удивлять? — пожал плечами он. — Клянусь Кромом, все дело в той дряни, которую я выпил… Не пойму только, зачем тебе это?
— Сейчас ты яснее видишь и то, что происходило с тобой прежде. Это значит, и я вижу яснее…
— То, что происходило со мной прежде?
— Да. Впереди тебя ждет нелегкий путь, северянин. Я не стану говорить о будущих победах Конана- киммерийца, равно как и о его поражениях и ошибках — все твое останется твоим. Но кое о чем я все же поведаю тебе…
Голос ее, казалось варвару, с каждым словом становился все моложе и звонче, да и темное лицо вроде бы посветлело, стоило только старухе проявить немного чувства…
— Ты забыла одну мелочь, Низа.
— Да? — краешком губ усмехнулась колдунья.
— Ты забыла спросить меня, хочу ли я, чтобы ты кое о чем поведала мне.
Старуха довольно улыбнулась. Она была права: северянин похож на нее, как сын бывает похож на мать, когда природа ее сильна…
