цепей, падающих с замка… Мать и Элина… Самые близкие люди, которые, как он искренне надеялся отныне будут с ним всегда… Вот сейчас, прямо сейчас он увидит их…
— Элерио!
Два голоса — высокий и низкий, дребезжащий — слились в один. Утренняя тишина не удержалась и подхватила этот вопль резким дуновением ветра, шелестом листьев, хлопаньем соседних ворот. Элерио посмотрел на родных удивленным взглядом, пожал плечами, словно не понимая, почему они кричат, и рухнул без чувств на руки матери.
Конан не стал ждать, когда Элерио очнется. Только он увидел, как мать прижала голову сына к груди, а Элина схватила бледную его руку, сразу пустил своего серого в яблоках вскачь, торопясь выехать из Лидии. Он точно знал, что теперь они будут счастливы, и он точно знал, что еще приедет к ним — после, когда захочется… Но суровая натура его тут же отмела хорошие слова о любви и дружбе, заменив их совсем-совсем иными. «После, — продолжал размышлять варвар, погоняя коня, — когда мне захочется отличного вина, или дорога пройдет через этот гнусный городишко, или…»
Чем дальше от Лидии уносил его серый в яблоках, тем чернее становилось небо, обещая первый за многие последние луны дождь. Земля, будто предчувствуя скорое утоление жажды, вздохнула, раскрыла все поры, помягчела, и конские копыта ударяли по ней теперь не звонко, а глухо; побежали по степи желтые суслики, мыши, разыскивая свои норки; ветер переменил направление, желая принять участие в предстоящем разбое, рванул злобно, уверенно, сыпанув принесенный из дальних далей колючий песок в лицо всаднику. Стаи черных густых туч собирались над Аргосом, но дождь все не начинался, и от этого воздух был зыбким, дрожал перед глазами серебряно-розовым светом, проникал под самое сердце и там трогал его холодными мягкими губами… А может, то были лишь воспоминания…
Конан скрипнул зубами, пытаясь забыть, но мыслями все равно невольно снова и снова возвращался в прошлые дни. Как сейчас он слышал тот отчаянный стон, а потом… Потом тишину разорвал дикий животный вопль убиваемого им чудовища… Ни вонючий Сет, ни столь же вонючий Нергал не охранили своего ублюдка от смерти. А может, это светлый Митра помог Конану, заранее зная, что из его рук Лал перейдет прямо в руки Вечной Девы?
«Кто их разберет, этих богов!» — в который раз уже воскликнул про себя Конан. Однако теперь он мог быть спокоен — Кармашана уже не существует; от него не осталось ничего, и только, может быть, в кошмарном сне он потревожит покой Элерио или Повелителя Змей…
Варвар поморщился, чувствуя, как заползает в душу звенящий предгрозовой воздух, ударил коваными задниками сапог в крутые бока коня, и тот полетел следом за ветром к сине-черной череде Рабирийских гор, уже показавшейся вдали. Путь к богатству и славе вновь открыт, но прежде чем отправиться туда, нужно сделать одно важное — очень важное — дело…
Он подарит этот день и эту ночь старухе колдунье, что когда-то определила единственно верное направление пути его; он расскажет ей все — от начала и до конца, и только она будет знать об одной жизни и тысяче смертей Конана-варвара; он выпьет ее крепкого темного пива, веселящего кровь, а потом уйдет — потому что он всегда уходит, как бы сердце его не желало остаться… Дороги его — несчетны, преграды на них несметны… Киммериец поднял лицо к тучам, вдохнул холодного воздуха и громко расхохотался, с наслаждением слушая далекое эхо своего зычного голоса, катящегося по верхушкам гор.
— Э-хе-хе-ей, Ни-иза-а! — заорал он, отлично зная, что она пока не может его услышать, потому что он едва подъехал к полосе леса, отделявшей ее хижину от поля. — Я вернулся-а-а!
Серый в яблоках врезался мощной грудью в кустарник и, наклонив голову, поскакал через лес, стремясь завершить наконец долгое это путешествие. Ветки хлестали его по морде, трещали под ногами, словно желая испугать и прогнать, но он все равно летел вперед, понимая, что его неугомонный седок не успокоится до тех пор, пока он не привезет его на место… Что-то вдруг громыхнуло наверху, лопнули туго натянутые струны воздуха, и в глаз коню упала ледяная капля, слезой скатившись к шее… Что там творится? Не замедляя бега, серый в яблоках удивленно поднял голову и, в жеребячьем восторге всхрапнув, тут же по-взрослому, с чувством, заржал, приветствуя природу: вот теперь он был действительно счастлив. Дождь начался.
