просить подаяние и петь жалобные песни. Били, однако, не до смерти: невинная пухлая физиономия ребенка, столь отличная от страшной рожи папаши вызывала в сердцах экзекуторов если не снисхождение, то хотя бы некоторое недоумение, гасившее боевой пыл. Что и говорить, старик протянул до шестидесяти годов только благодаря располагающей внешности сына.
Из своих детских впечатлений Бэда вывел два умозаключения, повлиявших на его дальнейшую жизнь: во-первых, когда бьют, это очень неприятно, во-вторых — он обладает некими способностями, отличающими его от других людей.
Последнее открытие он сделал в роковой день, когда пьяные служители Галпаранскога цирка насмерть забили дубинками его родителя. Не иначе сам Нергал шепнул старику попытать счастья и устроить будущее наследника, а заодно и свое собственное. Они отправились к владельцу шатра, юный Бэда спел свою самую жалобную песню и неумело прошелся на руках вокруг арены. Песня вызвала громовой хохот грубых циркачей, а хождение на руках — пинки, коими их и погнали в дождливую ночь.
Катль поежился, вспомнив, как плюхнулся лицом в жидкую грязь, посреди которой, словно дивный остров в холодном море, плавал волшебный дворец, расцвеченный гирляндами масляных ламп. Галпаранский цирк процветал, и едва ли не самой большой его гордостью, наряду с карликами, акробатами и слонами, были пять огромных фонарей, забранных цветными стеклами и озарявших вход в обитель чудес — желтый, красный, зеленый, синий и фиолетовый.
Поднявшись из лужи, родитель что-то злобно пробормотал, нащупал под ногами камень и запустил его в цветные огни старческой беспомощной рукой.
Камень, конечно, не долетел и глухо стукнул в брезентовую стенку цирка.
«Да сгорит сие место разврата, да покроют язвы рожу нечестивого Заббармана, кол ему в задницу!»- такими словами сопроводил свое действие покойный папаша.
И еще он добавил, что Митра, видно, наказал его за грехи тяжкие, послав сына, напрочь лишенного голоса, слуха, а также иных талантов и достоинств, способных облегчить его собственную судьбу, равно как и участь престарелого родителя. Если не считать пухлой невинной физиономии, которая Бэде больше не пригодится, поскольку престарелый родитель собирался испортить ее напрочь и бесповоротно.
Страх за собственное лицо и жалость к отцу смешались в сердце отрока, посему он поднял увесистый булыжник и пустил его в красный фонарь. Он метил именно в красный, так как цвет этот был для него самым ненавистным, напоминая о вечно маячившем перед глазами отцовском носе. Фонарь со звоном лопнул, и в грязь полетели сверкающие осколки.
«Славно, — ощерил клыки старикан, — а теперь давай в желтый».
Следующий камень угодил точно в обозначенную цель.
Юный Бэда вошел во вкус.
«Сейчас треснет синий», — объявил он и тут же исполнил обещание, метко послав следующий булыжник в фонарь нужного цвета с расстояния никак не менее пятидесяти шагов.
Старый пьяница снова плюхнулся в лужу и принялся 'кататься в грязи, корчась от хохота.
«Ай да сынуля, — неслось из хлябей, — ай да наследничек, кол тебе в задницу! Уважил старика, потешил…»
«Зеленый!» — возгласил Бэда гордо.
Изумрудные брызги обрушились великолепным стеклопадом как раз на головы выбегавших из цирка людей во главе с самим хозяином Заббарманом.
Погоня была недолгой. Отец и сын плохо знали Галпаран, в котором оказались впервые, а потому заскочили в тупичок, упиравшийся в глухую стену. По какой-то неведомой надобности строители вбили в кладку железные скобы, и Бэда с ловкостью кошки взлетел по ним на крышу строения. Родитель же, испуганно пыхтевший сзади, сорвался под ноги преследователей и нашел в этом глухом проулке смерть: на сей раз мстители оказались безжалостными и превратили тело старика в кровавое месиво.
Когда Бэда спустился из своего убежища, все было кончено. Он завернул тело в дырявый плащ и закопал на пустыре, опасаясь выносить за городские ворота.
Несколько лет Бэда скитался по Аквилонии, приворовывая, перебиваясь случайными оказиями, гнул спину на поденных работах, терпел унижения, холод, голод и иные тяготы и лишения бродяжнической жизни, пока не оказался наконец в Боссонских Топях.
Надобно заметить, что Свободные Земли влекут многих именно возможностью изменить судьбу, разбогатев быстро и с наименьшим ущербом для себя. Иные лелеют надежду обогатиться в набегах на пиктские земли, другие предпочитают грабить единоплеменников, служаки рассчитывают на богатое довольствие, причитающееся за крепкую руку и верный глаз, честолюбцы надеются достичь высокого положение не родовитостью и знатностью, а исключительно умением заговаривать зубы и расточать обещания.
Что ж, случалось и бывшему конюху стать шарифом, но Бэда обрел свою фортуну не в пиктском капище и не в ручье, несущем золотые песчинки: он нашел сокровище в себе самом.
Он понял, что ножи, посланные в цель, всегда эту цель настигают — подобно камням, разбившим некогда фонари Галпаранского цирка.
Глава третья
Брайнт Ивкар, прозванный Великолепным, гроза Боссонских Топей, открыл глаза розовощекому парню, похожему больше на ученика булочника, чем на демона, которым его вскоре стали считать многие. До их встречи Бэда носил при себе хассак, но, будучи от природы незлобивым и даже несколько робким, пользовался им исключительно в мирных целях: для резки хлеба и строгания пик, которыми бил рыбу в окрестных ручьях.
В тот памятный день Брайнт Ивкар пил в таверне «Три негодяя», что и поныне стоит на главной площади форта Тхандара. Пил он в мрачном одиночестве: посетители, видя зловещее облако, покрывавшее грозный лик известного бандита, робко жались по темным углам за дальними столиками.
Каково же было их удивление, когда дверь таверны открылась и невысокий малый с пухлой полудетской физиономией, возникший в питейном заведении, бестрепетно направился к стойке и уселся на высокий табурет рядом с Ивкаром.
Бандит с трудом приподнял левое веко и в полном недоумении уставился на нахала.
Нахал заказал стопку хайреса пополам с водой.
Брайнт поднял правое веко.
— Я сегодня неплохо заработал, — дружески сказал ему розовощекий незнакомец, — удачно продал форель. Разрешите вас угостить?»
Форель?» — спросил Ивкар, скривив свою рябую физиономию так, словно услышал нечто весьма отвратительное:
«Отличная форель, месьор, восемь здоровенных рыбин. Что вам заказать?»
Бандит молчал. Подавальщик за стойкой принялся поспешно убирать с полок самое ценное. Некоторые посетители украдкой стали пробираться к выходу.
«Ты меня оскорбил, — сказал наконец Брайнт. — Пойдем на площадь, я всажу нож тебе в горло».
И, не оглядываясь, направился к дверям, положив ладони на рукояти длинных хассаков, висевших в кожаных, украшенных бисером ножнах у него на бедрах.
«Увы, мой юный друг, — успел шепнуть тавернщик Бэде, прежде чем молодой человек последовал за своим нежданным противником, — Брайнт Йвкар очень не любит, просто терпеть не может форели…»
Поединок вершился по всем правилам на залитой полуденным жарким солнцем площади Тхандары. Брайнт в совершенстве владел метательным искусством и отправил на Серые Равнины не один десяток дерзнувших «поиграть в ножички», но на сей раз коса нашла на камень. Когда тяжелый хассак Ивкара, вылетевший от правого бедра бандита, словно ядро из аркбаллисты, запел в знойном воздухе песню смерти, нож Бэды встретил его на полпути и сбил на землю.
Удивленные возгласы зрителей возвестили, что тхандарцы поражены не меньше, чем если бы увидели
