сюда, в твой дом волчью или человеческую — все равно, а ты своей властью снимешь с меня все обвинения. Мне надоела беспутная жизнь, шариф, хочу осесть и детей нарожать. Согласен?
Шариф обернулся на дверь кабинета, в которую снаружи колотили: видно, челядь услышала вопль своего хозяина.
— Справедливо! — воскликнул Партер поспешно. — Давай, сынок, действуй, убей того, кто скрывается в Волчьих Холмах, и мы объявим его оборотнем. Управишься за два дня?
Катль ничего не ответил. Он подошел к окну на веранду и осторожно выглянул. Никого: следопыты отправились готовиться к охоте, а слуги были внутри дома.
Но прежде чем исчезнуть, Бэда Катль сделал вот что. Он опустил руки на бедра, и два тяжелых хассака со свистом пронеслись над головой обомлевшего шарифа и вонзились в большой портрет, висевший на стене комнаты. На портрете был изображен сам хозяин в полном рыцарском облачении, гордо взирающий куда-то в туманную даль из-под откинутого забрала. Ножи слегка попортили картину: их лезвия вонзились точно в глаза нарисованного Партера.
Бэда Катль недобро улыбнулся, извлек хассаки, упрятал их в ножны и только после этого бесшумно канул в темноту через окно веранды.
Дверь сотрясалась под ударами крепких кулаков, несколько голосов на разные лады звали шарифа.
Но Партер медлил. Он поднялся из кресла, проковылял в дальний угол и поднял тяжелую крышку резного, окованного медью сундука. Достал железную кошку, повертел в руках, потом решительно приставил острые «когти» к груди и рванул, разрывая тонкое полотно рубашки…
Только после этого, бросив кошку обратно в сундук и; зажимая кровоточащие раны, пошел открывать дверь.
Глава седьмая
— Вы и так задержали вас до самого рассвета, месьор Драган, и дали оборотню уйти достаточно далеко… — Я уже говорил вам, месьор Партер, что мне плевать на вашего оборотня, если он вообще существует!
— Ах вот как! Значит, вы ставите под сомнение мой рассказ о том, что я видел собственными глазами? Вы бы не улыбались столь насмешливо, месьор, если бы на ваших глазах лоб и щеки человека стали зарастать шерстью, нос, рот и скулы слились воедино, превращаясь в волчью пасть, а ногти стремительно начали вытягиваться и загибаться внутрь… Бр-р! Меня до сих пор холодный пот прошибает, когда вижу эти когти у своей груди, а ведь я не робкого десятка, чтоб вы знали.
— Может, вы и не робкого десятка, шариф, но выпили накануне слишком много. В комнате было темно…
— А эти раны откуда взялись? — Партер потащил вверх кольчужную рубашку, намереваясь снова продемонстрировать всем багровые рубцы на груди, — Я что, сам их себе нанес?!
— Я этого не утверждаю, — сказал месьор Драган холодно, — более того, уверен, что на вас кто-то напал. Но был ли то волколак или просто разбойник, неизвестно. Тем более что, кроме вас, волка никто не видел, зато ваш же сторож утверждает, что какой-то малый перемахнул ограду и растворился в ночи. И был он двуногим и без шерсти, если не считать волос на голове.
— Этот вопрос мы тоже сможем обсудить, встретившись один на один в каком-нибудь тихом месте.
— Полагаю, барон, — криво усмехнулся аквилонец, — говоря о тихом месте, вы опасаетесь ветра, который может снести в сторону ваши метательные ножи… Я слышал, что боссонцы боятся слишком близко приближаться к противнику и потому предпочитают бросаться друг в друга железками, словно какие-нибудь мальчишки!
— Для вас, месьор, я сделаю исключение, — холодно парировал Гарчибальд. — Мой меч, может быть, не так хорош, как ваш, но кое на что сгодится.
— А моего хочешь попробовать?! — рявкнул вдруг Гуго Пудолапый, потянув из ножен свой Трипамадор.
— Это что, тоже барон? — осклабился аквилонец. — Или и просто ходячий кусок обвалившейся стены?
Великан зарычал, как медведь, которому наступили на лапу.
— Оружие в ножны, месьоры! — властно крикнул Партер. — Пока я тариф Либидума, здесь будут соблюдаться законы. Не забывайте, что поединки запрещены!
— Однако это не помешает нам встретиться для дружеской беседы с учтивейшим бароном и храбрейшим Не Знаю Как Его, когда мы покончим с главным делом, — насмешливо заключил Драган. — А сейчас, шариф, наша святая обязанность — выполнить волю короля Нумедидеса и поймать негодяя, предавшего своего монарха и бежавшего от справедливого возмездия в эти дикие земли.
— Это о ком же речь? — мрачно поинтересовался Гуго.
Остальные следопыты и люди шарифа вопросительно уставились на своего начальника.
Партер насупился. Он, конечно, знал, о ком идет речь и по чью душу явился сюда из Тарантии этот надменный ублюдок Драган. Явился ночью и сразу потребовал овса для лошадей, вина для солдат и подмоги в поисках преступника, скрывающегося, по его сведениям, в Волчьих Холмах.
Пришлось кое-что втолковать месьору рыцарю. А втолковывал ему Партер вещи очевидные: в Свободных Землях живут свободные люди, а хозяин здесь, в Либидуме, он шариф, и только ему решать, давать своих парней в подмогу аквилонцам или не давать. А так как у него есть дело более важное, чем поиски государственного преступника (тут шариф подумал, что каждый третий боссонец может считаться государственным преступником с точки зрения аквилонских судейщиков, но вслух этого не сказал), он склоняется в просьбе отказать и вообще послать аквилонцев к такой-то матери.
Месьор рыцарь на эти слова только высокомерно усмехнулся и подал тарифу свиток с печатью губернатора Тхандары, в котором светлейший Брант Дрого, чтобы пусто ему было, предписывал тарифу Либидума оказывать посланнику аквилонского короля всяческое содействие. Сам губернатор уже проявил лояльность, отрядив под начало месьора Драгана отряд боссонских стрелков.
Конечно, губернатор мог предписывать что угодно: дело тарифа было выполнять эти предписания или не выполнять. Партер уже собирался посоветовать аквилонцу использовать пергамент по срамному назначению, когда в голову ему пришла некая мысль. Он сообщил посланцу короля, что сам собирается отправиться на поиски беглого каторжника, который к тому же подозревается в оборотничестве, чему свидетельство — свежие раны на груди шарифа.
Драган сказал, что ему плевать на всех оборотней вместе взятых, а на беглых каторжников — тем более.
Партер заметил, что ему трижды плевать на государственных изменников, пусть их ловят королевские ищейки.
Рыцарь обиделся на «ищеек», и только важность предстоящего дела и доверие, оказанное ему королем, уберегло его от нарушения закона, а именно — от немедленного поединка с тарифом.
Немного еще поругавшись и прикончив остатки вина урожая прошлого года, они сошлись на том, что отправятся в Волчьи Холмы двумя отрядами, и если люди тарифа первыми выследят изменника, они его схватят, а если случится так, что аквилонцы наткнутся на беглого каторжника, они его убьют. От серебряных наконечников для стрел Драган высокомерно отказался, сказав, что у его воинов есть обереги, а любого волка, будь он зверем или оборотнем, они и так одолеют.
Теперь, когда все было готово, чтобы отправиться в Волчьи Холмы, Партеру предстояло объяснить этот план своим людям.
Однако Драган опередил тарифа.
Привстав в стременах, он обратился к следопытам и десятку добровольцев-фермеров голосом зычным, словно на плацу.
— Боссонцы! — прокричал рыцарь, обнажив для пущей важности меч. — Король Нумедидес считает
