Киммериец, с трудом подавив стон, вытянул онемевшие руки, чтобы восстановить кровообращение. Потом заглянул в яму, посмотрел на копошащихся внизу людей и повернулся к стражнику:
– Не теряйте напрасно время, этот свинарник не для меня. Ведите лучше прямо к Бартатуе.
Стражник в изумлении вытаращился на киммерийца, затем обернулся к Бории:
– Надо было предупреждать, что он не только бешеный, но и чокнутый.
– Ты надсмотрщик, – ответил Бория, ухмыляясь, – делай с ним что хочешь. Только не советую поворачиваться к парню спиной. – Тут все воины Бории (кроме Торгута, разумеется) засмеялись, развернули коней и поспешили на поиски соплеменников.
Надсмотрщик нахмурился и покачал головой.
– Все они там, на Западе, чокнутые. – Он покосился на Конана: – Скажи писцу, кто ты и откуда, раб.
– Я Конан из Киммерии.
Бритоголовый кхитаец взял перо, послюнил его и потер о кубик сухих чернил.
– Для меня твое имя – пустой звук. И о стране такой я ни разу не слыхал. – Кхитаец двумя быстрыми росчерками записал какие-то непонятные слова.
– Что это означает? – спросил Конан.
– На моем языке это значит: высокий черноволосый инородец. Зачем рабам, жизнь которых так коротка, вообще нужны имена?
– А ну-ка в яму, раб! – рявкнул стражник, ударив Конана по руке витым хлыстом. Киммериец обернулся и посмотрел на степняка так, что воин попятился назад, а рука его потянулась к рукояти меча.
'Прикончить кочевника, что ли? – пронеслось в голове у киммерийца. Лошадей здесь полно. Выхватить у надсмотрщика меч и прирезать гада его же собственным оружием! Плевое дело…'
Если бы Конан находился сейчас в плену где-нибудь в другом месте великой Хайбории – он так бы и поступил. Но сейчас это не имело смысла. Степняки нашпигуют его стрелами прежде, чем он покинет пределы лагеря. 'Я стану похож на дохлого дикобраза, а лошадь меткие кочевники оставят невредимой', – подумал Конан, развернулся и нехотя побрел к спуску в яму.
Киммерийцу уже случалось бывать в загонах для пленных, и он по горькому опыту знал, что ждет его там, на дне. Когда рослый варвар спустился вниз, всего несколько лиц обернулось навстречу новоприбывшему невольнику. На физиономиях пленников застыло выражение беспредельной подавленности и тупой покорности коварной судьбе. Происходящее вокруг, казалось, нисколько не заботило этих людей. Большинство безмолвно сидело или лежало, уставившись в землю. Будь это беспомощные женщины или дети, гордый киммериец, может, и пожалел бы их. Но в невольничью дыру угодили здоровые, сильные мужики! И никто из них не то что не пытался вырваться, но даже не возмущался своей незавидной долей. Таких, с позволения сказать, 'смельчаков' Конан вообще не считал за людей.
Хотя, кто знает, здесь могут оказаться парни и покрепче духом. Наверняка в каком-нибудь углу собрались ребята, в ком еще не окончательно угасла жажда вольной жизни… Конан принялся внимательно осматривать огромную яму, пока не разглядел небольшую группу мужиков, о чем-то оживленно, размахивая руками, беседующих. Если люди спорят, значит, они еще живы. В тени одной из высоких земляных стен сгрудилось около сотни крепко сбитых мужчин. Когда киммериец подобрался к ним поближе, они повернули головы, чтобы рассмотреть новичка. Конан увидел, что пленники принадлежат к самым разным племенам и народам. В некоторых физиономиях угадывались знакомые Конану черты, другие выглядели чуждыми и дикими.
– Я – Конан, киммериец по рождению и воин по духу. Кто из вас знает, зачем гирканийским псам понадобилось столько пленных?
Вперед выступил огромный дородный детина. На его бандитской роже явственно были написаны презрение и вызов. Особой сообразительности тут не потребовалось, ясно и так – у громилы чешутся кулаки. Когда на людей надевают рабское ярмо и долго втаптывают в грязь, они волей-неволей сбиваются в стаи, как гиены. И, точь-в-точь как в стае гиен, незваный пришелец должен прежде всего разобраться, кто тут вожак.
– Чего это ты наезжаешь с идиотскими вопросами, чужестранец? – прорычал хмурый здоровяк Конану. Громила был одет в бурые домотканые лохмотья, и Конан признал в нем селянина из Иранистана. Наверняка бывший раб. Сбежал от хозяина в горы Я прибился к какой-нибудь шайке разбойников.
Киммериец упер огромные кулаки в бока, откинулся назад и впервые за много дней от всей души расхохотался.
– Чужестранец? Да я не вижу здесь и дюжины людей одного племени. Кто здесь не чужестранец?
Как и другие наглые мордовороты, привыкшие измываться над слабыми, иранистанец не мог снести откровенной насмешки. С нечленораздельным воем он протянул к киммерийцу свои волосатые ручищи.
Конан хладнокровно шагнул навстречу и резко ткнул противника левым кулаком в живот, а правым молниеносным ударом залепил в челюсть. Громила рухнул на землю, как вол на бойне.
Конан спокойно перешагнул через неподвижное тело и как ни в чем не бывало произнес:
– Теперь, ребята, расскажите мне, зачем этим гирканийским жеребцам понадобилось столько рабов?
– Точно не известно, – подал голос вендиец, у которого уши еще кровоточили в тех местах, откуда жадные степняки с мясом вырвали золотые серьги, – но говорят, эти собаки задумали осаждать город, а мы должны будем копать землю и таскать лестницы.
– Ну тогда понятно! – кивнул Конан. – А иначе на что им столько крепких мужчин?
Теперь киммерийцу стало понятно стремление кочевников нахватать как можно больше невольников. Степнякам было не свойственно содержать большое количество рабов, но раз они вознамерились воевать, да еще вести осады, тогда другое дело. Конан уже успел повидать за свою достаточно короткую жизнь немало великих штурмов и осад и поэтому прекрасно представлял, какие требуются усилия для этой нелегкой воинской работы. Надо рыть землю, вести подкопы, тесать дерево и камень, ворочать тяжести. Такие занятия не для благородных всадников-стрелков, до этого они никогда не снизойдут. И потом, любой затяжной штурм уносит сотни жизней, Только в некоторых, самых цивилизованных армиях осадные работы поручают специально обученным воинам, защищенным особым снаряжением, щитами и доспехами. В основном же полководцы гонят на неприступные стены толпы рабов или селян. Пусть уж гибнут низкорожденные, никчемные людишки, трудясь над осадными башнями или таская длинные лестницы.
– Да, на такой работе виды на будущее невеселые, – проговорил Конан, хорошо, если выживет сотая часть. А поскольку мы гирканийцам больше ни для чего не нужны, оставшихся перебьют, чтобы не кормить зря.
Утвердительное мычание большинства собравшихся доказало Конану, что не ему первому открылась безрадостная перспектива предстоящей бойни.
– Твоя правда, – буркнул мужик с лихим козачьим чубом. – Гирканийцам не нужны нерабы. Они берут в плен разве что несмышленых детишек, чтоб воспитать их, перекроив на свой лад. Иногда степняки берут хорошеньких девок – в наложницы. Но взрослых мужчин, особенно воинов, они попросту убивают. Кочевникам без надобности покоренные народы, им нужны только новые пастбища для стад.
Конан поскреб щетину на подбородке: киммерийцу уже несколько дней не доводилось бриться.
– Этот Бартатуя действует наперекор обычаям степняков. Он собирается захватить город, и, наверное, большой, поскольку согнал столько рабов для осады. Если бы ему нужна была только дань, он просто объехал бы разок вокруг городских стен и изложил свои требования. Но он готовится воевать всерьез. Думаю, двинется в поход не позже чем через месяц.
– С чего это ты взял? – удивился вендиец.
– Пока меня вели сюда, я ушами-то не хлопал, а хорошенько осмотрел лагерь. Собралась огромная орда, по крайней мере по пять лошадей на каждого воина, А у знати – побьюсь об заклад – скакунов по двадцать у каждого. Травы не так много, лето было засушливое. Кочевники должны вот-вот выступить, а не то среди коней начнется падеж.
– А ты не врешь, что ты воин? – спросил козак. Он поднялся с того места, где сидел на корточках, что-то рисуя на земле. – Я – Рустуф, из днерских Козаков. – Он протянул шершавую грязную ладонь, и Конан пожал ее. Козак усмехнулся, показав дыру от выбитого зуба – в дюйм шириной. На козаке красовался широкий, отделанный металлом кожаный пояс и лохмотья, оставшиеся от мешковатых шаровар. Обувка отсутствовала, козак расхаживал босиком.
