тайным, маняшим…
— А, это ты, Конан, — произнес герцог, когда киммериец подошел к нему и остановился возле.
Он не обернулся на его шаги, даже не повернул головы в его сторону, и непонятно было, каким образом он узнал приятеля.
— Да, это я, — отозвался Конан. — Я пришел, чтобы…
— Не надо, — перебил его герцог. — Не надо слов. Ты пришел, чтобы постоять здесь рядом со мной и посмотреть на нее. Спасибо.
Взглянув на Гарриго, Конан с удивлением отметил, что герцог выглядит намного лучше, чем тогда, когда он видел его в последний раз. Он уже не казался ни больным, ни издерганным, ни постаревшим. Лишь сильная бледность да странная неподвижность черт лица отличали его от того, прежнего Гарриго, которого киммериец знал всегда.
— Я рад, что ты жив, — сказал герцог. — Что ты в очередной раз вырвался из когтей смерти. Я слышал, что тебя спасла гроза.
— Меня спасли мои друзья, — ответил Конан. — Но и гроза помогла, это правда. Король Фердруго увидел в ней знак, посланный Митрой.
— Вот видишь, как бывает. — Герцог покивал головой. — Гроза помогла сохранить твою жизнь, и она же… она отняла жизнь у моей девочки.
Конан не нашел, что ответить. Повисла тишина, нарушаемая лишь треском плавящегося воска. Спустя какое-то время, показавшееся киммерийцу страшно долгим, герцог заговорил снова. Голос его зазвенел неожиданно горячо и громко:
— Она солгала! Она солгала, та проклятая старуха! Ты видишь?..
— Ты о чем? — не понял Конан.
— Молния не спалила ее, не сожгла, не надругалась над ее красотой! Ты видишь?.. Она стала еще прекрасней, моя Зингелла! Молния, сама молния влюбилась в нее! Она тихонько поцеловала ее в сердце, и все. Ни одна ресница ее не оказалась опаленной!..
Черные глаза Гарриго пылали странным торжеством. На щеки его вернулся былой румянец.
— Да, она ослепительно хороша, твоя Зингелла, — тихо произнес киммериец.
— Хочешь знать, как это произошло? — Герцог повернулся к нему, впервые за все время беседы. Горящие глаза его, казалось, прожигали насквозь. Голос был взволнованным, но неторопливым. — При первых же звуках грома я схватил ее за руку и мы быстро спустились в подвал, самый глубокий подвал в доме, без единого окошка или трубы. Я заранее позаботился о том, чтобы это место служило ей убежищем во время грозы. Мы зажгли свечи. Я читал ей вслух, чтобы моей девочке не было так страшно. Она была очень бледной и вздрагивала от каждого удара грома… Я налил ей вина, чтобы укрепить ее силы. Я рассказывал ей смешные истории, чтобы отвлечь от тягостных мыслей… Когда звуки грома перестали быть оглушительными и превратились в глухой рокот, похожий на рычание насытившегося зверя, она стала смеяться моим историям. Потом она сама захотела рассказать мне что-то, бесхитростное и забавное…
И в этот момент появилась она. Оса Нергала… Она прошла сквозь каменную кладку. Она прожгла насквозь камень толщиной в локоть. Она громко и гневно жужжала и так светилась, что заболели глаза. Она была совсем круглая и не слишком большая, не больше моего кулака… Она плыла над полом, и хотя глаз у нее не было, но она смотрела на нас. Она нацелилась на нас, вернее, на мою девочку… О, Конан, я ничего не мог сделать, хотя меч мой был при мне! Я заслонил собой мою дочь и взмахнул лезвием, стараясь рассечь ее пополам. Она стремительно увернулась от моего удара и — так быстро, что я не успел даже снова поднять меч — скользнула мне за спину. Зингелла вскрикнула. Она вскрикнула только один раз, Конан, и совсем тихо. Молния не причинила ей боли — так потрясла ее красота моей девочки. Она только поцеловала ее в сердце. Прожженное платье и красное пятнышко под левой грудью — вот и все… Тогда я крикнул ей, чтобы она взяла и мою жизнь тоже, но ее уже не было. Я не знаю, куда она подевалась. Может быть, вылетела в ту же дыру, прожженную ею в камне. Может быть, умерла. Ведь осы умирают после того, как жалят. От нее ничего не осталось, только в воздухе запахло какими-то незнакомыми цветами…
Гарриго отвернулся от него и вновь обратил взор на светлое лицо дочери. И опять они долго молчали. Конану показалось, что выражение лица Зингеллы изменилось, словно она слушала их разговор. Оно больше не было удивленным, но погрузилось в полный покой. Впрочем, все это ему могло и померещиться в неверном мерцании свечей.
Гарриго снова нарушил молчание:
— О тебе ходит много легенд, Конан. И одна из них — что ты побывал на Серых Равнинах. Это правда?
— Да, — с неохотой отозвался Конан.
— Ты не мог бы сказать мне, как там?.. О, всего лишь два слова, не более!
— Там довольно уныло, — честно ответил киммериец. — Хотя те, кто поглощен друг другом, наверное, не скучают. Там ничего не болит, даже самые глубокие раны. Там не хочется есть и пить.
— А как они выглядят… тамошние обитатели?
— По-разному. — Киммериец пожал плечами. — Некоторые совсем прозрачные. Другие — почти как мы с тобой. Честно говоря, я был рад, когда выбрался оттуда обратно. Но ты не грусти, Гарриго: мне сказали, что есть и другие миры, куда попадают после смерти. И там веселее!
Гарриго благодарно кивнул, не отрываясь от лица дочери.
— Ты извини меня, — начал Конан с несвойственной ему нерешительностью в голосе. — Но я пришел к тебе еще по одному делу. Мне срочно нужны деньги. Мои друзья, чтобы спасти меня, заложили свой парусник. Теперь нужно выкупить его назад и очень быстро, а перекупщик, жирная крыса, назначил огромный процент. Я прошу у тебя только в долг. Король снова принял меня на службу, и я сумею расплатиться с тобой очень скоро.
— О чем ты говоришь, Конан? — спросил Гарриго бесстрастным голосом. — Ты расплатился со мной на много лет вперед. Ведь это по моей просьбе ты отправился к магу, который заколдовал тебя.
— О нет, маг тут ни при чем! — поправил его Конан. — Это постарались его дочки.
— Пусть так. По моей вине ты вернулся оттуда не таким, каким уехал. По моей вине тебя чуть не сожгли на тюремной площади два дня назад. И я, как презренный трус, не посмел даже явиться туда и посмотреть тебе в глаза напоследок. О каких деньгах ты говоришь, Конан? Возьми все мои деньги, возьми насовсем! Я дам тебе ключи от моих сундуков с золотом. Все равно они не понадобятся мне: я не проживу долго. Серые Равнины притягивают меня, как ни одно место в мире. Я думаю, ты ошибся, Конан, или плохо разглядел их. Там должно быть прекрасно, Конан. Там должна звучать дивная музыка…
Глава одиннадцатая
Палуба «Адуляра» покачивалась под ногами. Легкий бриз наполнял паруса, вспенивал барашки на загривках невысоких волн. Конан, раскинувшись прямо на светлых досках кормы, дышал полной грудью, как будто хотел проветрить легкие от спертого тюремного воздуха, застоявшегося в них. Шумри перебирал струны своей лютни, наигрывая без слов что-то светлое и бесхитростное, как ветер, шевеливший его отросшие в нечесаные волосы. Илоис, обняв прижавшихся к ней детей, смотрела на бескрайние холмы воды с мириадами прыгучих солнечных бликов.
— Неужели вы решили бросить свой замечательный остров и вновь отправиться в плавание? — спросил Конан. — И снова на семь лет?..
— О, нет! — рассмеялся Шумри. — Семь лет Илоис не выдержит. Мы поплаваем совсем немного. Тряхнем стариной, вспомним прошлое. А потом Торги отвезет нас к устью Громовой, и мы вернемся домой. Мне не хотелось бы надолго покидать наш остров. Душа моя — там. Когда-нибудь именно оттуда я начну свое новое странствие. Но уже — по иным мирам…
Его зеленоватые глаза приняли мечтательное, нездешнее выражение.
— Вечный бродяга Шумри!.. — усмехнулся Конан. — А как же «Адуляр»?
