— Мясников Арам. Бывший химик-органик, а ныне большой начальник-администратор.
— Темиров Берислав, бывший разоблачитель Великобритании, а ныне просто журналист, — отвечаю ему в тон, пожимая крепкую ладонь, и пытаюсь сообразить, как это может быть столь замечательное сочетание. Спрашивать после полицейского как-то неудобно.
— Папа мой, в девичестве, был Мясникян, — подмигивая, сообщает. Не иначе как сообразил про мои затруднения. А еще проще — его про это регулярно спрашивают. — Вот как в последнее правление Абдульвахид Окаянный стал устраивать религиозные гонения, он взял и сознался, что нет Бога, кроме Аллаха, и Магомед Пророк его. Так мы стали честными саклавитами, сиречь русскими по всем показателям, включая фамилию. Почему при этом имена запрещали менять, тайна для меня глубока и бездонна. Фамилию сколько угодно, а имя запрещено. Наверное, чтобы сразу было видно подозрительные экземпляры. Вот и осталось такое сочетание.
— И как? Жить не мешает?
— В детстве мешало, — серьезно сказал Арам. — Даже дрался на дразнилки. А потом как-то плевать стало. Иногда думаю, и к лучшему, что не переделали в очередного Саида. Всю жизнь приходилось доказывать, что ты способнее и умнее. И драчливее, — подумав, добавил. — Человек под давлением либо ломается, либо закаляется. Армяне меня за своего не признавали, русские тоже косились. Надо было выживать и пихаться локтями, не забывая подключать голову. Вот сейчас с этим проще стало. Нет Диктатора, кроме Салимова, — на полном серьезе провозгласил он, — и я его верный последователь. Вы ж тоже едете в Германию?
— Ага.
— Так это дело надо обязательно обмыть! У меня есть прекрасный армянский коньяк!
— Это хорошо, но не патриотично как-то. Нам предписано пить русскую водку.
— Голос крови взывает, — лицемерно вздохнул Арам, открывая дверь в соседнее со мной купе и гостеприимно пропуская вперед. — Не может быть среди разбирающихся в употреблении алкогольных напитков никакого сравнения, — объяснял он мне, уверенно расставляя на столике рюмки и легкую закуску. Человек явно готовился к поездке заранее, не то что я. Вместо того чтобы переться в вагон-ресторан, заготовил массу всего. Маслины, сыр, мясо какое-то нежирное и даже фрукты. — Настоящий коньяк долгое время выдерживается в дубовых бочках, приобретает специфический вкус и аромат. Водка, в отличие от коньяка, не проходит длительной стадии выдержки. Завезли на завод спирт, бутылки, разбавили с водой, разлили по бутылкам — и можно отгружать готовую продукцию!
— А еще, — ехидно подсказал я, — водку называют «хлебным вином», а коньяк — «виноградной водкой». Что там сказано в Коране насчет вин?
— А? — остановился он с уже откупоренной бутылкой в руках.
— Наливайте, — разрешил я. — Мы в дороге, а в походе и на войне позволено. Я вам точно говорю, как получивший благословление от самого имама Третьего Гвардейского корпуса. Вот насчет свинины он жался и прямого разрешения не дал — «только в случае, если жизни угрожает опасность». Сказано в Коране: «Скажи им (о Мухаммад!): «Я не нахожу сейчас в том, что мне открыто, запрещения в отношении пищи, кроме мертвечины, мяса скота, заколотого не по мусульманскому шариату, пролитой крови и мяса свиньи — все это нечисто, скверно и запрещается в пищу. Запрещается также мясо животного, заколотого не с именем Аллаха, а с именем, например, идола. Но если кто-либо будет вынужден по необходимости есть эту запретную пищу, не стремясь к наслаждению, то нет в этом греха. Поистине, Аллах Прощающ, Милосерден!»[21]
Мы потом коллективно обсуждали и решили, что на фронте можно, а в тылу нет. Даже если на переднем крае тихо, потенциально нашей жизни угрожает опасность. Особенно если кушать хочется. Так что пока не стреляют, свинины мне не предлагать!
— А я на Кавказском был. Во славу русского оружия!
Я выпил и закусил острым сыром. Мелкие дозы настоящие ценители заедать не рекомендуют, но мы явно настраивались на серьезное возлияние. Что еще делать в поезде?
— И пусть Окаянного, чуть страну не профукавшего со своими идеями, на том свете наградят по заслугам, — провозгласил он.
— За это можно и не только в дороге, — согласился я, принимая очередную рюмку и чокаясь.
— На «ты»? — утвердительно спросил Арам.
— Какие чины в нашем положении? Сидим, культурно общаемся.
— А чем занимаешься?
— Я ж сказал: статьи пишу. Журналист. Вот отправили полюбоваться на новую Германию. Пока она еще Германия и не успела заново стать Империей.
— Статьи — это хорошо, — уверенно разливая по новой, сказал он. — Написал бы ты, что ли, про нас.
— Это про кого?
— Про химическую промышленность.
— Выкладывай. Если интересно будет, непременно напишу. Только учти, я в последний раз видел учебник по химии перед войной, в медресе. Вся эта муть… катализаторы, производство кислоты, крекинг — выветрились из моего мозга давно. Как можно проще. Читатели у нас тоже не Ньютоны с Эдисонами.
— Я постараюсь совсем доступно, — серьезно сказал Арам. — Мы слишком долго работали в связке с немцами. У них там хорошие ученые школы, развитая химия и переработка. Большая проблема, что не всегда можно брать чужой опыт целиком. Разные условия. У них с давних времен основной упор на производство искусственного горючего. Так они это от бедности и отсутствия серьезных запасов нефти. Идея-то правильная — самодостаточное производство без зависимости от внешних источников. Получается удорожание себестоимости, но, после того как они в Австрийскую мучились с селитрой, не имея месторождений, до которых могли дотянуться, и испытывали чудовищный снарядный голод, очень больное место. Если бы искусственное производство было запущено раньше, а не под самый конец войны, было бы гораздо хуже. То же самое с ацетоном, — он посмотрел на меня и сжалился, — требовался в больших количествах для производства боеприпасов. Без нас, химиков, война кончилась бы через год.
— Может, оно и к лучшему? — спросил я. — Все назад к своим границам, и всеобщее счастье.
— Блажен, кто верует. Все рассчитывали на полгода, максимум год, а воевали два с половиной. Желающих мириться не наблюдалось. В следующей войне будет еще хуже. Лет десять, пока вся экономика не обвалится и на улицах помирать от голода не начнут. Прошли времена куртуазных войн.
— Много ты знаешь про те замечательные времена, — оживляясь, сообщил я. — Когда в семнадцатом веке мы грабили Ливонию, то просто и без затей вырубали старых и малых, а молодежь угоняли на свои земли. А поляки под Смоленском не просто резали, они еще и кошек в живот бабам зашивали. Наверное, для смеха.
Арам грустно посмотрел на меня.
— Молчу, молчу, — покладисто соглашаюсь, — не по теме химии. Так что там дальше?
— А у нас, при наличии свободного доступа к нефтяным источникам, наше правительство приняло решение о строительстве восьми заводов искусственного топлива по немецким технологиям. Это значит — закупка патента, оборудования и вообще трата валюты в изрядных размерах. Требуются очень серьезные машиностроительные мощности, высоколегированные стали и квалифицированный персонал. Опять придется платить чужакам. Это при том, что сегодня Ипатовым уже разработан метод получения высокооктановых бензинов из нефти. Синтетическое горючее дает октановое число семьдесят — восемьдесят, а можно получать гораздо выше. Чем выше число, тем большую мощность даст авиационный мотор. Но планы уже утверждены, министерства заинтересованы в получении бюджетных денег, рабочей силы и увеличении своего влияния. Бюрократия и инерция мышления убивает очень перспективное направление.
Если уж начинать с нуля, лучше более перспективное направление осваивать, но сдвинуть наверху крайне сложно. Решение принято, и тебя с оригинальной идеей посылают крайне далеко и надолго. Потом, когда начнется строительство, и вовсе станет невозможно изменить. Никто не захочет отвечать за пропавшие средства и всеми правдами и неправдами будут отстаивать верность решения. Это не их деньги, но это их теплое место.
— Одну минуту. Я правильно тебя понимаю, есть возможность получить бензин с октановым числом
