лавку зайти: в твоей квартире, кроме засохшего хлеба, ничего нет.
Хорошо жить в Германии, умываясь, поведал я сам себе. А еще лучше в 1932 году. В начале века мне за подобное поведение точно бы голову оторвали. Или заставили срочно жениться, не спрашивая мнения. Чистое непотребство — всю ночь, наедине, в чужом доме, с незамужней девушкой. Что я все это время, как проклятый, трудился над проявкой фотографий, а потом пытался понять, что к чему в этой белиберде, а она сладко спала в одиночестве на диване, роли не играет. И что я не приглашал, а просто был поставлен в известность, что она никуда не уйдет, пока не удовлетворит своего любопытства по части таинственной находки, тоже. Позор нам! Без побития камнями не обошлось бы.
А претензии по части пищи совершенно не к месту. Я ведь две недели отсутствовал и рассчитывал еще дольше. Специально все скоропортящееся предварительно сожрал или выкинул. Мне еще только протухших продуктов и плесени после возвращения не хватает. Я предусмотрительный и служанок не имею. Или уже завел? А кроме яичницы она что-то готовить умеет? А убирать-стирать?
— Ну как?
Любка сидела напротив, подперев щеку ладонью, и внимательно наблюдала за моим страшно интересным процессом поглощения пищи. Наверное, женщинам это в голову при рождении вкладывают. Моя мать точно так же сидела и смотрела, когда я домой приезжал.
— Вкусно, — честно сознался я, не упоминая, что после вчерашней беготни и чая с сухариками я и подметку от башмака съел бы и назвал вкусной. — Слушай, а к Араму мы так и не поехали. Неудобно получилось.
— Я утром протелефонировала и объяснила.
— Э… что?
— Работа, и все такое. Ты очень меня попросил подвезти и помочь. Страшно извинялся. Обещал дорогой подарок.
— А я просил?
Она посмотрела осуждающим взором, и я осознал: Очень Просил.
— Так что там за таинственные письмена и о чем будет сенсация?
— Да все больше платежки и расписки. Не слишком сложно догадаться, что пожертвования в партийную кассу. В чем смысл фотографировать — до меня не дошло. Во-первых, надо имена проверить, во-вторых, поговорить с кем-то в банке. Тоже изрядные сложности. Там очень не любят делиться информацией о чужих счетах с журналистами. Короче, толку от всего этого мало. Ясно, что не зря он собирал и старался. Компроматом пахнет, но все это дело сложное и долгое. Я в Германии слишком недолго и связей хороших не наработал. Ну не идти же напрямую к Леманну с вопросами? Если он у него работал, наверняка и компромат на начальника. Будет очень странно, если прозвучат честные ответы на столь дурно пахнущие вопросы.
Еще стоит попытаться поговорить с полицейскими насчет происшествия — вдруг чего интересного скажут. Шансов мало, но все бывает. Пока все, но это не на один день, и ничего сверхъестественного в ближайшие часы не предвидится.
— Намек, что пора домой? А то у меня есть один хороший знакомый в банке — вполне способен помочь. Не требуется? — невинно спрашивает.
— Зачем тебе это надо? — раздельно спрашиваю, подчеркивая каждое слово.
— Ну… сама не знаю. Интересно. Если уж так случилось, почему нет?
Чего-то она недоговаривает, но устраивать допросы совершенно не ко времени. Мне еще надо мчаться на наш корпункт, строчить две статьи: в «Красную звезду» и для американцев, — и желательно дословно не повторяться. А сказать мне есть что, со злорадством прикинул, теперь уж выскажусь без оглядки на цензуру и австрийские власти. Выслали? Обидели меня? Я вам обязательно устрою!
— Давай так, — сказал вслух. — Сейчас у нас нет возможности все подробно обсудить. Мне надо бежать прямыми обязанностями заниматься. Расследования мне никто не поручал, и деньги не за это приходят. Тебе не мешает переодеться и пойти в свой Берлинский университет. Вечером, ладно? Я тебя очень прошу: прежде чем что-то сделать, вечером встретимся и нормально поговорим.
— Но не здесь? — подмигивая, спросила Любка. — Моя репутация и так скоропостижно погибла. Смотри, будешь прятаться — всем расскажу, где я ночевала и с кем. Шучу я! — рассмеялась. Не иначе выражение лица у меня стало изрядно кислое. — Тогда приходи ко мне. — Она назвала адрес. — Завтра, в шесть часов. Запиши!
— Я запомнил.
И что от тебя не отвяжешься, подумал, тоже.
— Браво, браво, — приветствовали меня бурными аплодисментами. Все уже сидели на работе в полном составе. Машинистка Мария, из русских немцев, совмещающая заодно обязанности секретарши, телефонистки и уборщицы. Зарплату, впрочем, получала не за четыре должности, а гораздо меньше. У нас штатное расписание, утвержденное аж в столице Руси, и совместительство не приветствуется. Поэтому здешний начальник, прекрасно зная невозможность найти на ее место работницу за эти деньги, всячески старался облегчить жизнь. Премии, подарки, физическая помощь и регулярное проведение оздоровительных сексуальных процедур. Несложно было догадаться по поведению. Да я и не осуждаю. Видел я ее мужа. Худая и противная глиста, не способная сказать двух слов без бумажки. Очень ценный работник в посольстве. Там такие крайне востребованы, без собственного мнения.
Работа — для посольских страшная проблема. В местные фирмы устраиваться на работу не одобряется во избежание неизвестно чего. Не приходилось слышать про желающих получить политическое убежище в Германии. Здесь так паршиво, что дураков нема. А прожить рядовым сотрудникам на жалованье достаточно сложно. А тут еще и валюты хочется подкопить к возвращению. Вот и держатся за место: не так много возможностей деньги зарабатывать. На все, даже самые маленькие, денежные должности вроде продавщицы в буфете или учительницы при посольской школе давно очередь имеется. Остается сплетничать и пить. Что и происходит с большим размахом. Главное, не в Берлине, а внутри. За забором.
Еще имелся хозяин здешнего бардака под названием корпункт. Вечно выпивший, но никогда не пьяный Руслан Зайцев. Очень жирный, но страшно трудолюбивый. Умудрившийся продержаться в Германии двенадцать лет и совсем не собирающийся возвращаться домой. Ему и тут было неплохо. Вечно куда-то бегает, что-то выстукивает на машинке и куда-то телефонирует, договариваясь о встречах или уточняя подробности.
Есть у меня подозрение, что он еще регулярно строчит не только в газеты заметки, но еще и в большое здание во Владимире, где следят за политической бдительностью. То есть, положа руку на сердце, когда тебя просят написать на конкретную тему, нема гордых отказываться. За границей больше не побываешь. Но одно дело, когда вежливо спрашивают о подробностях жизни в той стране, и совсем по- другому смотрится — когда на соседа и добровольно.
Третий в этой развеселой компании я. До поры до времени имеющий разрешение не отчитываться ни перед посольством, ни перед Зайцем. Моя деньга идет от «Красной звезды», а не из посольства, и мне живется замечательно. Сам себе начальник. В известности есть определенные преимущества. Единственное, что корреспонденцию отправлять отсюда удобнее, чем по почте. И звонить можно домой, на Русь, не из своего кармана.
— Вы это о чем? — настораживаюсь, прикидывая, откуда наша братия про Любку успела узнать. Моментально пойдут звонить по всей русской колонии, и мне потом долго оправдываться.
— Ты ж у нас свидетель, — пояснила Мария. — Я всерьез завидую. Ничего делать не надо, туда пошел — война началась. Сюда пришел — труп на дороге валяется. Не жизнь, а малина. Стучи себе по клавишам, рассказывая о впечатлениях.
— Встречать надо возвращающихся из командировки великих журналистов, — мысленно облегченно вздохнув, возражаю. — На меня покойники так и кидаются из кустов. Потом до вечера допросы, интересные мужчины в полицейской форме. Давно так весело не проводил время. А это тебе, — вручая ей опус, обрадовал. — Требуется обрадовать редактора многозначительными текстами. Начинай трудиться. Телетайп еще не загнулся?
— Это все?
