– Да, – звучит несказанное. – И других тоже.
Йохан Бетко умер от яда. А Валентин Бенко в пропасть упал… он был неуклюж, а Клара – осторожна.
– Ты… тебя изгонят, – слова выходили из Эржбеты, хотя ей совсем не хотелось говорить. – Признают недостойной называться Батори. Твой отец…
…сам убивал многих, пусть и чужими руками.
– …а потом ты умрешь…
…глядя на то, как корчится на вертеле молодой любовник, а после – в лицо турецкого паши. Он будет щедр к своим солдатам, он всем желающим даст попробовать этого поразительно белого тела. А после, когда желающих не станет, самолично перережет горло.
И снова все будет красно.
Внизу.
Вверху останется только синее.
– У тебя удивительная дочь, – говорит Клара, отпуская девочку. – Береги ее. И берегись ее.
Этот тихий, словно шелест осенних листьев, голос летит по залу. А Клара вынимает из волос высокий гребень, украшенный накладками слоновой кости, и протягивает Эржбете.
– Возьми, милая. Спасибо за предсказание.
– Оно было недобрым, – хмурится за спиной отец.
Гребень теплый. От него исходит все тот же тонкий ландышевый аромат, и меж зубьев застрял седой волос.
– Оно было честным, Дьердь. От судьбы не уйдешь. Помни об этом, солнышко. Всегда помни.
Теткин голос пробивался сквозь сон, в котором Эржбета шла по воде, а потом оказалось, что вода – не вода, а кровь. И не водоросли тянутся к ногам Эржбеты – волосы женские. Просвечивают на дне глаза, и трепещут ресницы, порождая волну.
Страшно.
Но восходит луна, плещет белым светом, и успокаивается алое море.
– От прекрасного союза Солнца и Луны, восхитительного соединения петуха в золотом оперенье и серебряной курицы – говорит Клара, стоящая на острове из мужских голов, – рождено все сущее. Помни и об этом тоже.
– Я помню.
Волны гасят голос.
Головы дрожат, грозя рассыпать остров, но тетка скидывает широкое одеянье и белые крылья его подобны снегу. Но тело ее еще белее.
– Ты избрана, – шепчут алые губы. – Ты избрана им!
– Кем?
– Великим Иштеном. Иди ко мне.
– Я боюсь.
– Чего?
– Заблудиться. Я не вижу дороги.
– Иштен пришел на эти земли вместе с даками. Иштен подарил победу нашим предкам, пусть те, кто принял ее, и славили распятого. Здесь нет его власти. Здесь нет его силы.
Тетка пела, вытянув руки над морем, и лунный свет стекал с ее пальцев, сплетаясь узкой тропой. Эржбета ступила на нее, забыв про страх.
– Здесь правит Иштен и три сына его. Один есть дерево. Другой есть трава. Третий есть птица.
Лунный свет жег ноги холодом. Дорожка становилась все уже, пока не превратилась в лезвие клинка. И каждый шаг оставлял на ступне глубокую рану. Но раны не кровили, и боль, пусть явная, была терпима.
– Он есть, – сказала Эржбета, вытягивая руки, почти касаясь пальцами пальцев тетки.
– Он есть, – эхом повторила она.
Эржбетины ладони, испачканные светом, почти истаяли. А море закружилось, выплеснуло грязную волну на берег, и иссякло, превратившись в чашу.
На дне ее сидели боги.
Трехликий Иштен с раскрытыми ртами.
Карпатский Ердег, бледный и немочный, окруженный черными котами.
Темноокая Мнеллики, в чьих волосах птицы вили гнезда, и феи распустили волосы из тонких нитей воды. А в руках – точно такие гребни, как тот, который подарила тетка…
Эржбета знала их, а они знали Эржбету. И это было правильно.
– Теперь тебе хранить, – говорит Клара.
– Обещаю.
Будущее близко. Оно предопределено, но это не пугает. Главное – чтобы хватило сил. Но теперь Эржбета знает, где их взять.
Она проснулась незадолго до рассвета и, взобравшись на подоконник, прилипла к окну. Полная луна плыла в тумане, и с лица ее на Эржбету ласково взирали боги.
По прошествии двух недель гости начали разъезжаться. Некоторые из них, впрочем, остались на несколько месяцев, гармонично вписавшись в спокойное существование замка. Дольше всех задержалась тетка Клара.
Матушка, оправившись от родов, занялась хозяйством. Отец развлекал гостей охотой и медвежьей травлей. Иштван шнырял по замку, подглядывая за служанками.
Клара учила племянницу.
Слуги сплетничали.
– Слушай ветер, – говорила тетка, выводя Эржбету на крепостную стену. – Хорошенько слушай.
И ветер, метавшийся в пропасти, взлетал, гладил волосы, трогал лицо, лез в уши тонким ледяным языком, нашептывая слова, смысл которых оставался непонятен.
Но Эржбета старалась.
– Слушай реку, – повторяла тетка, сходя в бурлящую воду. И та успокаивалась. Пена оседала, каменные клыки исчезали в пасти дна, и волны вторили ветру на непонятном языке.
– Слушай землю, – твердила тетка и, скинув тяжелый плащ, ложилась нагая на траву. Волосы ее вплетались в стебли, а блеклые головки ромашек щекотали кожу.
Эржбета слушала.
Думала.
Повторяла.
Она приносила голубя ветру, и тот принимал подношенье, размазывая кровь птицы по лицу. Она отдавала реке собаку, и водоворот благодарно заглатывал живой мешок. Она дарила ягненка земле, и зеленые стебли прорастали сквозь живое еще тело. И наступило время, когда тетка сказала, что Эржбета готова, чтобы отдать свою первую кровь Иштену.
Отражением луны лежал древний камень, и три круга камней поменьше торчали из гнилой листвы. Земля исходила испариной, и жаровня о трех ногах добавляла дыма и вони.
– Ложись, – велела тетка, указывая на камень. – И помни, что если хочешь взять силу, ты должна отдать.
– Что?
– Что-нибудь. Сколько отдашь, столько возьмешь.
Лежать на камне было жестко. С неба на Эржбету любовалась луна, и теткино заунывное пение вплеталось в звуки леса. Теперь голос его был почти понятен.
