при солнечном, и при лунном свете, и смочив краешек молоком черной коровы, и протерев мышиной кровью.
Ничего.
Зато вторая половина пестрела записями. Самые ранние, видимо, были сделаны давно, чернила на них выцвели, а местами и вовсе истерлись, в самых поздних узнавалась небрежная рука Ноама.
Вот только прочесть написанное не выходило!
Эржбета узнавала буквы. Она поворачивала книгу и так, и этак. Читала через одну и через две, складывала цифири, пытаясь найти ключ в астрологических таблицах, но тщетно – тайное знание упорно оставалось тайным.
Ноам посмеялся над своей ученицей.
А время шло…
– …смотри, смотри, как он корчиться станет! – зудел Иштван, пытаясь ущипнуть Дорту, та стояла ровненько, глядя на Эржбету, и не понять было, пугает ли ее увиденное.
Поле зеленело молодой травой, в которой то тут, то там полыхали алым маки. С неба летела песня жаворонка, почти заглушаемая ропотом толпы.
Много привели. Крепко держали оружие солдаты. Жались друг к другу оборванцы. Гремели цепи, и выли турьи рога в руках глашатаев. Этот звук порождал мигрень у матушки, и она морщилась, не позволяя себе, однако, отвернуться или уйти. Отец сидел тут же, он был мрачен и слегка пьян.
– Раз, два, три… – начал счет Иштван и на третьем десятке сбился, покрасневши лицом от гнева или нетерпенья. Но вот отец поднял руку и, дождавшись, когда звук рогов растает, заговорил. И говорил он долго, красиво, но скучно. Зачем столько слов, когда и без них понятно?
Мятеж подавлен. Мятежники пойманы и будут казнены. На землях Батори воцарится покой.
Эржбета проглотила зевок.
Но вот и речь подошла к концу. Замковый распорядитель тонким голосом зачитал список помилованных, к счастью, коротенький, и велел приступать.
Жаворонок камнем рухнул на землю и, не коснувшись травы, взмыл в небеса. Когда черная точка растворилась в золотом мареве солнца, Эржбета перевела взгляд на поле. Действие, развернувшееся там, было привычно и оттого скучно. Сначала клеймили. Потом рубили руки и носы, драли языки и секли, деловито, неспешно. Воздух заполонялся кровяным смрадом, на который живо слетелись мухи. Гудение их крыльев почти заглушало вопли.
А матушка, уже не стесняясь, голову мнет. Матушке не по вкусу казни, а вот Иштвану нравится. Смотрит он неотрывно, рот приоткрыл, кончик языка вывалил и слюну пустил по щеке. Смешной. Разве можно так себя на людях выставлять?
Эржбета ткнула братца в бок иголкой, и тот дернулся, замахал руками, жирный и неприятный, как одна из мух. А взгляда-то не отвел…
До кольев добрались только к вечеру, когда Эржбета уже изрядно притомилась сидеть. Оттого в замок возвращалась она охотно и, забравшись в кровать, думала, что если кровь человечья в философский камень выродиться способна, то на земле Венгерской ее предостаточно пролито. Так почему же не слышно о том, чтоб кому-то удалось отыскать этакое чудо?
Достав книгу, Эржбета наново принялась изучать рисунки. Вот человек со снятой кожей, и каждая мышца его подписана. Вот иной, у которого уже и мышц нет, зато видны сосуды кровяные и сердце о трех желудочках, к которому дорисован четвертый. Чернила темнее, и значит, рисовал уже Ноам. Вот еще человек, из которого льется кровь, а из нее уже родится дракон красный с куцыми крылами. Пасть его раскрыта и меж зубов сияет золотом яйцо.
Вот письмена – танец пауков на бледно-желтом листе пергамента.
И мысль, подобная откровению свыше: не во всяком знании есть смысл.
Дашка просыпалась долго. Сначала она ворочалась в постели, зарываясь в одеяло, но яркий свет все равно щекотал глаза, заставляя морщиться. И в конце концов, Дашка смирилась, потянулась, зевая до ломоты в челюсти, а потом смачно чихнула.
Белое перо, сорвавшись с подушки, заплясало в воздухе.
Хорошо. Просто замечательно!
За окошком солнце висит на качелях проводов. Галдящие птицы облепили кормушку, и только старая ворона наблюдает за суетой с неодобрением. Ворона Дашке симпатична. Она напоминает саму Дашку: взъерошенная, раздраженная с виду, но в душе, несомненно, прекрасная.
Быть может, вообще в каждой вороне жар-птица прячется.
Еще раз зевнув, Дашка выбралась-таки из кровати, прошлепала на кухню, стараясь ступать только по нагретым участкам пола. Приходилось прыгать, и от этого тоже становилось смешно.
Утренний кофе с утренней сигаретой и утренним творожком, который дань моде и еще привычке. Вообще-то, творог Дашка не очень любит, но если с вареньицем… Варенья оставалось на дне банки и еще на стенках, и Дашка ела пальцами. Было вкусно.
– Трям, – сказал будильник, и тут же зазвонил телефон. Брать трубку не хотелось: день был слишком хорош, чтобы портить его работой. Но вот творог закончился и кофе тоже, а телефон и не думал умолкать. Дашка смирилась.
– Да? – она прижала трубку к уху и почесала живот.
– Дарья Федоровна? – осведомился холодный женский голос.
– Дарья, – согласилась Дашка. – Федоровна.
На животе виднелась россыпь красных пятнышек. Интересненько, а это откуда?
– Мне необходимо с вами встретиться. Я хочу вас нанять.
Клопы, что ли, завелись? Или комары? Но комар был один, очень нудный и хитрый, он звенел по ночам, доводя Дашку до истерики, а днем прятался. И дихлофос его не брал. И раптор. И вообще Дашка постепенно проникалась к комару уважением.
Может, аллергия?
– Вы можете подъехать… скажем, в Бужский парк? Вы ведь живете рядом, если не ошибаюсь.
– Ага, – Дашка натянула майку, прикрывая красные пятнышки.
– Через полчаса вас устроит?
Вполне. Полчаса – это целая вечность. Правда, еще таблетки найти надо, от аллергии. Или черт с ними?
В парке свежо. Черные зеркала луж в белом кружеве раннего льда. Солнце смотрится- смотрится, но разглядеть себя не может. И Дашка не может, хотя она и не смотрится, так, краем глаза разве что.
На седых стеблях дремлют звезды поздних астр и сухие бархатцы печально шелестят корзинками, рассеивая семена. Дашка набрала полную пригоршню и вытряхнула на черное поле свежевскопанного газона. Ветер подхватил…
– Дарья Федоровна Белова? Я думала, вы несколько… старше, – женщина стояла у лавочки. Черный плащ с черным поясом, черные сапоги и черный платок, надвинутый на самые брови. И лицо в этой черноте глядится бледным, немочным.
– Здрасьте, – сказала Дашка. – Я просто вот…
Женщина вдруг улыбнулась и, протянув руку – черная перчатка с черными стразиками – представилась:
– Алина. Извините, я просто редко ошибаюсь в людях, а вы…
Очки исчезли в кармане, и взгляд Алины скользнул по васильковому Дашкиному пальтецу, задержался на широких ярко-желтых шароварах и уж точно не оставил без внимания красные казаки.
– Вы выглядите весьма экстравагантно.
