Женька, и к его визиту следовало подготовиться.
Этот брак ничем не отличался от сотен и тысяч других, заключенных не на небесах, а в районном ЗАГСе, волей его заведующей и государства, которое руками этой заведующей выдало соответствующую справку. Были поздравительные речи, букеты цветов в хрустящем целлофане, который норовил остаться на ладонях чешуйками серебра. Был кортеж гудящих машин и возложение цветов к Вечному огню, фотографии на мосту и банкет в ресторане. Была искренняя вера в то, что это и в самом деле навсегда, до гроба и дальше, потому что любовь – настоящая. А какая она еще бывает? К любви прилагались белое платье на обручах и фата, которую крепили невидимками, вбивая их в слипшиеся от лака волосы. Тогда очень быстро заломило в затылке, а к ресторану головная боль стала почти невыносимой. Дарья, подойдя к окну, вдруг удивилась – как это так вышло, что от свадьбы своей остались лишь вот эти воспоминания? Про платье, фату, невидимки и боль? А остальное куда ушло? И где тот момент, когда брак сломался? Ведь хорошо жили. Папа подарил квартиру, а Женька шутил, что подарочек царский и сама она – Дарья-царевна. А Клавдия Антоновна, в первый же день заявившаяся знакомиться, как есть генеральская вдова. К слову, тогда они о муже- генерале не имели понятия. Просто совпало. Потом совпало многое: любовь обоих к работе, усталость, когда на быт не остается сил и желания. И надежда, что тот, другой, который рядом, возьмет на себя чуть больше. Ссоры. Молчание. Равнодушие, когда уже и ссориться не о чем. Ну и логичный финал:
– Прости, но я ухожу.
– До свидания.
Задетая гордость и толика слез, немного жалости к себе, немного жалоб посторонним, тем, кто захотел слушать. Женька исчез почти на год. И вот позвонил. Встретиться и срочно? Зачем?
– Привет, – сказала Дашка, открывая дверь. Пропустила, стала в углу прихожей так, чтобы видеть и бывшего мужа, и его отражение. Разглядывала, изучала, выискивая признаки… чего? Того, что семейная жизнь не заладилась? Или с работой не все ладно? Или со здоровьем? Почему так мучительно хочется получить подтверждение его неудач? Не потому ли, что сама Дарья – классическая неудачница?
– Я ненадолго, – на приветствие ответил кивком, разулся, повесил пальто на крючок, пригладил расческой волосы. Нет, не неудачлив он, скорее даже наоборот – весь лоснится довольством. Пополнел, но не обрюзг, правильнее было бы сказать – заматерел, дорос до костюмов ручной работы, английских галстуков и запонок с лиловыми камнями. – Я по делу.
– Проходи.
– Твоя соседка – дура. Представляешь, обозвала меня мразью. Ну какое ей дело до наших с тобой отношений? Никогда не понимал подобных личностей. Всюду суют свой нос. Чего ради, спрашивается? Тебе деньги нужны?
– Что? – переход был настолько резким, что Дарья, поначалу лишь кивавшая в поддержание беседы, не поняла.
– Деньги, спрашиваю, нужны? – раздражаясь, повторил Женька. – Ты же не работаешь.
– Ну… отец.
– Ах да, конечно. Ну ладно тогда. А то я вот подумал… в общем, если бы нужны были, договориться получилось бы проще. Я плачу, ты работаешь.
– Я не понимаю.
– Сейчас объясню.
Ну и дура. Всегда такой была, правда, поначалу это обстоятельство не сильно раздражало. В конечном итоге Евгений Петрович Сухицкий четко понимал, что у каждого человека свои недостатки и глупость среди них – не самый опасный. Да, когда-то брак с Дашкой показался удачным вложением себя в чужие капиталы, и да, кое-какие дивиденды он принес. Меньше, чем ожидалось, но больше, чем могло бы быть.
С самого раннего детства Евгений Петрович имел вполне определенную жизненную цель – стать богатым. Причем богатство нужно было Евгению само по себе, абстрактно, как некая составляющая, непременное условие счастья. И тем удивительнее, что и бедным-то он никогда не был. Отец – инженер, мать – бухгалтер, двух зарплат вполне достаточно, чтобы обеспечить троих детей, тем паче что дети-то неизбалованны. Впоследствии Евгений, вспоминая собственное детство, не мог найти того, что подтолкнуло его к столь нехарактерным, болезненным даже мечтаниям. Он прекрасно помнил и мамины домашние пироги, куда вкуснее покупных, и мороженое по субботам, и отцовские рассуждения на тему хороших людей и светлого будущего. Он даже помнил, что соглашался, признавал, что главное в людях – сами люди, и что быть бедным не стыдно и, наоборот, стыдиться нужно тем, кто неправедным путем достигает низменных целей. И помнил, что, соглашаясь, продолжал мечтать.
И надо же было случиться, что мечта его, в отличие от прочих детских, сиюминутных, оказалась живучей. Она толкала вперед в старших классах, заставляя зубрить математику, мучиться с языками. Она требовала медали и поступления в университет – родители, услышав об этом, не стали отговаривать, им казалось, что честолюбие имеет право на жизнь. К счастью, о мечте они не знали.
Поступить Евгений поступил. Работать начал только для того, чтобы получить первые собственные деньги. Он сумел устоять перед жадностью, научился жить и выживать, приспосабливаться к миру и использовать его. Он поймал первую из волн и заработал много, достаточно много, чтобы не утонуть во второй, зацепиться, легализоваться и застыть: время быстрых денег так же быстро иссякло, а новое требовало новых путей. Тогда-то Евгению и попалась Дашка.
Да, поначалу роман был просто романом, без прицелов и расчета, но это лишь пока Сухицкий не встретился с Дашкиным отцом. Шанс. А шансы Евгений упускать не привык.
Но все-таки дурой она была, романтичной дурой с изуродованными балетом ногами, с осанкой королевы и костистым, неуютным телом, которое не для любви – для долга супружеского создано. Иногда Евгений ее презирал, иногда, будучи в великодушном настроении, жалел. Но никогда и мысли не имел остаться с нею навсегда. К счастью, развод вышел легким. И теперь, даст бог, тоже легко получится.
– Ты… ты проходи, наверное. Чаю сделать? Или, может, кофе? Но только растворимый есть.
– И с заменителем сахара.
Господи, как же его когда-то бесили эти ее диетно-балетные штучки.
– Нет, есть просто… я уже не танцую. И не на диете.
– Незаметно.
И правду сказал: с широкими плечами грузчика, с узкими бедрами, с длинноватыми руками, которые и теперь торчали из слишком коротких рукавов свитера, нынешняя Дашка ничем не отличалась от себя самой годичной давности. Разве что у Евгения отпала необходимость восхищаться этой истощенностью. Впрочем, в комнату он прошел. И с удивлением отметил, что ничего-то здесь не изменилось, начиная с телевизора в углу – могла бы уже поставить плазму вместо этого доисторического монстра – до кадки с лимоном. Прежде, помнится, лимон каждый год высыпал белым цветом, но плодов так ни разу и не дал.
– Садись куда-нибудь, – вежливо предложила Дашка. Сама забралась на диван и плед натянула, хотя в комнате было достаточно жарко. Не заболела случайно? Это было бы весьма некстати.
– Дашка, постарайся выслушать и понять. Речь пойдет о вещах очень серьезных.
Если бы она знала, насколько серьезных… мечта была под угрозой.
– Я обращаюсь к тебе, как к человеку близкому, которому, несмотря ни на что, доверяю.
Кивок. Серьезное личико – как же ей не идет это выражение. Впрочем, ей мало что идет, кроме, пожалуй, белой пачки да пуант.
– Поэтому, умоляю, даже если ты не согласишься, не рассказывай о нашем разговоре никому.
– Не расскажу, – пообещала она.
– Ты ведь знакома с Ряховым?
– Что?
Да уж, это ее вечное «чтоканье» бесит, пожалуй, посильнее диет.
– Ряхов Ефим. Ты сегодня была в его фирме «Анда». Была ведь?
– Была. А ты следил за мной? – круглые глаза, приоткрытый ротик. Как есть дура, кому нужно за ней следить?
– За ним, – поспешил успокоить бывшую Евгений. – Следили за ним. И да, я, ну, точнее, по моему поручению.
– А зачем?
