На гвоздь Дашка наткнулась случайно: упала, разодрала руку и, заскулив от боли, поняла – выход. Острый хвост торчал из досок на полсантиметра, прежде чем примерилась и прицелилась, приноровилась драть бечевку – расцарапала руки в кровь. И потом, даже приноровившись, все равно царапала. Но елозила, терла, разрывая тонкие синтетические волоконца, приговаривала:
– Я не умру. Я не умру…
Не здесь и не сейчас. А значит – потерпеть.
В первое мгновение она и не поняла, что свободна. Просто руки вдруг разошлись в стороны, и острие гвоздя с удовольствием прочертило дорожку на запястье.
Некоторое время Дашка просто сидела, вытянув руки и медленно шевеля пальцами. Кололо, жгло, по коже ползло теплыми кровяными струйками, которые питали рукава свитера и приклеивали мокрую шерсть к ранам. Потом она решилась размять ладони, скуля от прикосновений к разодранным – живого места не осталось – запястьям. И только когда сумела сжать руки в кулак, а потом разжать, взялась за веревки на ногах. Снова пришлось пилить, потому что узлы затянулись туго – не то что развязать, нащупать удалось не сразу – но на этот раз Дашка справилась быстрее.
И ноги растерла, размяла. Поднялась, прошлась, прихрамывая сразу на обе. Содрала, вспомнив, остатки ленты с лица и только тогда начала исследовать подвал.
Не очень велик, однако. У одной стены деревянные лари, в которых некогда хранили картошку, морковь, свеклу и прочие дачные дары. До сих пор пахнет мягкой плодовой гнилью. А в бочке, спрятавшейся в углу, плещется рассол. Правда, вряд ли его стоит пробовать. Вдоль второй стены протянулись полки, на которых Дашка обнаружила несколько позабытых, упакованных в теплые коконы из пыли банок.
Были здесь и доски, и табурет, и даже лопата со сломанным черенком. А вот двери или чего-нибудь на нее похожего не было.
И только когда над головой заскрипело, заворочалось, взвизгнуло тяжестью отодвигаемой мебели, Дашка поняла: люк в потолке. Нет, с той-то стороны потолок и не потолок, а наоборот – пол, а в полу люк, который ведет в погреб. Наверное, и лестница имеется, только вот Клавдия Антоновна была столь предусмотрительна, что лестницу вытащила.
Вот так-то.
Розы-соловьи и люди-крысы. Что теперь? Спасения ждать? Или смерти?
– Ну здравствуй, доченька, – вдруг раздался ласковый голос генеральши, и Дашка поразилась тому, до чего же хорошо слышно. – Сама приехать решила? А я уж думала, твой дурак не догадается сказать.
– Чего тебе надо?
– Мне? От тебя? Ничего, милая, ровным счетом ничего. А вот тебе от меня что-то да надо. И я даже знаю. За бумажками явилась? За книгой? Ты любишь сказки так же, как он…
– Это я. Птичка улетела. Да, исполнит все, куда ей деваться? Либо он, либо она. Выбор однозначен. Нет, я не слишком самоуверен, я просто людей знаю. И к ментам не пойдет. Самое большее – сбежит. Что «что тогда»? Да фиг с нею тогда, нам лишние трупы не с руки, а Ефимку я сам уберу. Только говорю тебе, девушка все правильно поняла. Она постарается. Когда? Ну не сейчас точно. Я велел погодить до завтра, пусть он сначала бумаги доставит, а потом уже… что? На месте? Да минут через пятнадцать буду. Не спеши, не уйдет твоя дача.
Этот дом стоял в стороне от прочих, на самом краю леса, словно не решаясь выбраться из колючего вала старых елей. И те, раскидывая широкие лапы, заслоняли дом, защищали и оберегали его от прочего мира. Сразу за ельником расстилалось поле, но не ровной гладью, а рытвинами и серыми, выметенными ветром взгорьями. Ветер же гонял по полю поземку, проталкивая сквозь сетки крайних дачных домиков колючий снег. Ветер качал желтые гроздья фонарей на столбах, трогал флюгеры и качели, скрипел, стонал, но и только.
Машина остановилась на самом краю поля, провалившись колесами в рытвину, а тупым носом – в сугроб, но водителя это, казалось, совершенно не беспокоило. Замерев на краю поля, он смотрел в лес, где в темноте проступали желтые глаза одинокого дома.
Человек курил. Одну сигарету. Вторую. Наконец, раздавив окурки сапогом, он поднял жесткий воротник дубленки и решительно ступил на несуществующую тропу. Ветер тотчас понесся вперед, разметая им же нанесенные завалы.
– Алло? – Человек остановился на середине поля, прямо под круглой луной, совсем не боясь, что та, подобно люстре, может рухнуть, раздавить и поле, и самого человека. – Говори громче, тут связь плохая. Да, я уже почти на месте! Ну да. Выезжай. У нее? Думаешь? Откуда у нее бумаги? И зачем ей? Ладно, тебе, конечно, виднее… тогда, может, тряхнуть ее? Нет? Ну сама смотри, разговор так разговор, мое дело маленькое.
Последние шаги человек преодолевал бегом, споткнулся, пропахав коленом снег, выругался, но вполголоса. Поднялся, отряхнул штаны и дальше шел осторожно. Перебрался через невысокий забор, обошел заледеневшие космы винограда и кустов сирени, подобрался к самой стене и заглянул в окно. Впрочем, занавески были плотно задернуты, и потому рассмотреть что-либо не получилось, но человек не расстроился. Он подошел к следующему окну, осторожно попробовал на прочность рамы и только потом занялся дверью.
Нет, он не стал использовать лом или отмычки, в кармане его куртки нашлась связка ключей, один из которых как нельзя лучше подошел к замку.
– Вот так, – сказал человек, убирая ключи в карман. – Встречай гостей, хозяйка.
Впрочем, дальше кухни гость не пошел, обнаружив нишу между шкафами, он кое-как втиснулся в нее и дернул занавеску. Теперь можно было ждать.
Ждать пришлось недолго. Узкое оконце мигнуло, глотая желтый свет фар, и погасло. По ту сторону двери заскрипел снег, после – и петли, дыхнуло сквозняком, и тишину домика потревожил зычный голос:
– Эй, мамуля, ты где?
– Здесь, Сонечка, здесь, – отозвались из комнатушки. – Проходи, проходи, а то я уже начала думать, что и не дождусь никого… А ты сама приехать решила? А я уж думала, твой дурак не догадается сказать.
