Все было совсем не так, как она себе представляла, и это злило Ольгу, не просто злило: приводило в ярость, иступленную, ослепляющую, лишающую рассудка.
Скотина! Нет, ну какая же он скотина! Тварь! Ублюдок!
– Что вы сказали? – маникюрша удивленно воззрилась на клиентку.
– Ничего.
Хотелось вцепиться девице в волосы, в лицо, оставляя на коже красные полосы – следы, пнуть, заорать, запустить в зеркало расческой и мраморным светильником.
Стало немного легче, отпустило, позволяя вдохнуть. Чертов урод! Вот взять и просто так выставить ее за дверь, как какую-нибудь шлюху? С шофером вещи прислать? И ключ потребовать? Ключ Ольга швырнула холую в лицо: благо, запасливо сделала копию. Вещи убрала в шкаф, хотя была мыслишка изрезать, облить бензином и сжечь, лучше всего на крыше ряховского «мерса», но, во-первых, вещей жаль, во-вторых, еще не время.
Надо что-то делать…
– Вам как сделать? Как обычно или…
– Как обычно, – оборвала Ольга девицу.
Та поморщилась и не дала себе труда скрыть раздражение. Неужели все? Нет, быть того не может, у нее просто день плохой или голова разболелась, в этом дело, а не в том, что Ольгу совсем скоро вычеркнут из списка ВИП-клиентов.
У тех, кто работает с ВИПами, голова не болит, они всегда милы и предупредительны, они чутки к малейшим изменениям статуса и не стесняются показать, что видят, когда кто-то падает.
Падать Ольга не желала. Слишком долго она шла вверх, слишком мучительно и слишком мало времени осталось, чтобы можно было не думать о будущем. А без Ряхова, как ни крути, будущее печально…
А значит, Ряхова нужно возвращать. Вопрос: как? Гнев на него не подействовал, следовательно, придется искать иные варианты. И потому, покинув спустя час салон красоты, Ольга отправилась не домой, а на свидание с человеком, знакомство с которым могло изрядно повысить ее шансы в предстоящей борьбе. Конечно, требовал он за услуги немало, но этот Париж стоил обедни…
Он сразу ее узнал, да и мудрено было бы не узнать этот покатый лоб с дужками бровей, и длинноватый тонкий нос, крылья которого нервно подрагивали, словно она принюхивалась и к кабинету, и к нему, Ряхову Ефиму Павловичу, и черную родинку над губой, и острый подбородок со второй родинкой, совсем-совсем крошечной: если не знать, не заметишь.
А он заметил. И узнал. И расстроился: теперь, повзрослев, она изменилась. Нет, не стала хуже, как это случается порой, не стала и лучше – до красавицы ей было далеко. Она просто стала другой. Исчезла та хрупкость, что некогда завораживала его, а осталось… пожалуй, осанка осталась. И прическа. И манера смотреть чуть искоса, избегая прямых взглядов. Но в остальном…
Разочарование.
Ряхов разочаровываться не любил, поэтому нахмурился и буркнул:
– Садитесь. Зовут как?
Он уже знал, что зовут ее Дарьей, что лет ей двадцать девять и образование высшее, художественное. Что она разведена и детей нет. Что владеет английским – со словарем – и французским – свободно. Что умеет пользоваться компьютером на уровне пользователя и… в общем, он знал достаточно, чтобы выставить ее вон, но медлил.
– Дарья, – сказала она. – Я… понимаете, я понимаю, что у меня опыта нет и…
И ничего у нее нет – ни внешности, ни образования, ни опыта. Характер вот есть – смотрит прямо, с вызовом даже, с обидой, словно он сделал что-то этакое, за что должно быть стыдно. Или собирается сделать? Нет, не собирается, нет у них ничего общего, если и было, то в прошлом.
Да, именно в прошлом, среди гор, которые седовато-синие или зеленые, или черные на розовом предрассветном, водянисто-кровяном. Среди страха, каковой запихиваешь поглубже и от себя, и от других – стыдно, если заметят. Среди одиночества…
А она говорит и говорит. Губы шевелятся, но вот странность – ни звука не долетает, точно кто-то свыше, не желая отвлекать Ефимку, выключил все органы чувств. И он просто смотрит на губы, на лоб, собравшийся мелкими складочками, на выгибающиеся брови. И на то, как глаза – темно-зеленые, ведьмовские – вдруг загораются ярко-ярко.
