за ним и деньги летят. Проснулся: рубашка мокрая, в ушах голос пронзительный звенит: «Или ты вор?»
Вор! Всю жизнь к этому шел. Наматывался клубок да и намотался. Случай? Нет, все законно. Не мог Назаров иначе поступить. Случай случаем, но, попадись Назарову что-нибудь другое в таком же роде, мимо не прошел бы. Готов был к этому. «За что боролись?» Когда рубашку с тела рвал, пачки в нее пихал, о чем думал? О счастье? О том, что повезло? В бредовом полусне что виделось? Осетрина на серебряном блюде? Дом над морем? И длинный лимузин. На подножке стройная женская нога. Многое виделось. Тени во фраках, бальные платья, свечи, лакеи из материных рассказов. Бред, мираж. А в жизни – восьмилетка незаконченная, какие-то дурацкие курсы, черные очки слепого. И работа без вдохновения. Туман. В тумане лицо школьного учителя математики: «Дети, теоремой мы называем такие рассуждения… Если в теореме заключение сделать условием, а условие заключением, то первая будет прямой, а вторая обратной… Дети, если верна прямая теорема, то это еще не значит, что верна и обратная ей…» Если ты всю жизнь считаешь, что в деньгах счастье… Если ты, наконец, крадешь их, добываешь… «Дети, если верна прямая теорема, если в деньгах счастье…» Нет, это уже говорит не школьный учитель. А кто? Слепой? Слепой никогда не увлекался математикой, он был слабаком. У Витьки же были способности. Витька щелкал задачки как белка орешки. Только он никому не давал списывать. Он хотел, чтобы из всего класса у него одного было записано в тетрадке правильное решение. «Дети, если верна прямая теорема…»
Прямая, может быть, верна. С обратной вышел конфуз. Краденые деньги не дали Назарову счастья. А ведь ему всегда хорошо давалась математика…
Три часа тридцать пять минут… Красные листочки несутся по ветру, опаляют мечтой о немыслимом счастье. Синий лимузин мчится к морю, которое Назаров видел только на картинках. Загорелые тела на пляже. Смуглые красивые женщины. И не надо ничего делать. Ничего. Только то, что захочется, только то, что привидится ленивому воображению, размягченному солнцем мозгу. «Дети, это еще не значит, что верна и обратная ей…»
Восемь лет потребовалось на то, чтобы это осознать. Школьные прописи часто доходят до сознания с большим опозданием. Опыт поколений, зафиксированный в школьных истинах, выглядит скучно, невыразительно. Его надо прочувствовать на своей шкуре, перевести в собственный опыт, тогда он станет осязаемым, зримым, весомым. Но сплошь и рядом это приходит поздно, как к Назарову. Он всю жизнь хотел стать лучше других, а стал хуже. «Дети, если верна прямая…»
Он старался не раздумывать особенно, на что истратит деньги, когда придет время. С самого начала Назаров определил точный срок, когда он сможет разменять первую сотенную из полумиллиона. Ждать надо было десять лет и еще один день. Он должен был сжаться на десять лет, спрятаться поглубже от посторонних глаз, от чутких ушей. Он слышал, что есть так называемый срок давности, после которого поиски украденного прекращаются. Уточнить, так ли это, он боялся. Уточнить можно будет, когда истекут десять лет, когда никто уже не будет заглядывать в списки с номерами пропавших ассигнаций. Он решил выкинуть эти десять лет из жизни. А потом…
Однако тут воображение отказывало. Оно помогало ему в детстве изобретать подлые штучки, гадить. В юности – ненавидеть. В зрелости – ждать. Ему казалось, что у него богатое воображение. Он ошибался. Он мог хорошо соображать – и только. Поэтому он так легко и решился на десять лет добровольного несения тяжкого креста. Постепенно он понял, насколько тяжким был этот крест. А когда к этой ноше присовокупилась другая, не менее тяжелая, Назаров почувствовал себя совсем уж плохо. В его жизнь вошел человек, который узнал про деньги.
Три часа тридцать шесть минут… Кружится секундная стрелка, бегут воспоминания. По кругу, по раз установленному маршруту. И не свернуть с него, не сойти. Остановиться бы, сесть на травку у обочины дороги да глядеть на пробегающие мимо машины. Как тогда…
– Эй, дядя, чего губы развесил? Устал? Садись, подвезу. Тебе куда?
Сибирь. Вьется асфальтированная лента, бежит под колеса. Шофер, грузный парень в синем комбинезоне, помалкивает, ждет первых слов от случайного пассажира. Назарову не хочется говорить. Три дня назад он наконец уволился из леспромхоза. Целый год терпел, потом решился. Упрятал свои пожитки в чемоданчик, снял с книжки сбережения – девять тысяч накопилось за пятнадцать лет. Усмехнулся: чуть не забыл сберкнижку эту. Сверток с сотенными в дорожный мешок сунул, на станцию пешком пришел. Купил билет, в купе зашел, все как положено. Четвертая полка ночью свободной была. А утром проснулся – и обмер: сидит напротив милицейский лейтенант, с попутчиками беседует. Глянул на него мельком, отвел глаза. Просидел Назаров как каменный полдня на полке, ждал – встанет мильтон, руку на плечо положит… Но обошлось только испугом. Три станции мелькнули за окнами: не встал милиционер, болтал с каким-то командированным. На четвертой поднялся Назаров с полки своей нижней, подхватил мешок с чемоданом и ринулся прочь из вагона. Опомнился, когда километров двенадцать от станции по шоссе протопал. Сел у дороги, вытер потный лоб рукавом: никто за ним не гнался. Машины мимо шли, не задерживались. Один грузовик скрипнул тормозами.
– Так куда тебя грузить, мужичок? – осведомился шофер после пятиминутного молчания.
– Да на первой станции.
– Чего пешком пошел, денег нет, что ли?
– Есть деньги. Так уж вышло. К брату надо было сходить.
– А, вон оно что.
Разговор не вязался. На станции Назаров поблагодарил водителя, вскинул мешочек свой на плечо, пошел бродить по городу. Пообедал в чайной, на вокзал поплелся. До вечера толкался в очереди за билетом. Купил, задумался, что дальше делать. Сосед по очереди, чернявый остролицый тип, выбился из толпы, подобрался к Назарову, стукнул по мешку ладонью, спросил негромко:
– До Москвы?
– Ага, – откликнулся Назаров, отворачивая мешок подальше от незнакомца.
– Ночевать-то есть где?
– А тут, наверное, – махнул рукой Назаров, указывая на лавки вокзальные.
– Попутчики ведь мы, – сказал остролицый. – Может, до гостиницы дотопаем? Все веселее вместе ночь коротать! – А когда Назаров засомневался, есть ли в гостинице номера свободные, успокоил, сказал, что для него это не проблема.
По дороге спросил:
– С Оки, что ли? Окаешь здорово.
