Варенькино безразличие ко всему во внешнем мире?
Ох, да какая разница?! Сейчас-то все иначе.
Он появился ближе к вечеру. Сначала Марина услышала сиплый кашель, сменившийся бормотанием, потом – хрустнул гравий. Протяжный стон, от которого похолодели руки. И тяжкий-тяжкий вздох. Дальше кусок неба привычно потемнел, и сгустившаяся тень сплелась в силуэт.
– Эй, – окликнули сверху. – Живая? Лови.
Темный ком рухнул, накрывая с головой. Маринка запуталась, испугалась, что задохнется, замахала руками и выскользнула из душных объятий покрывала.
– Ты… ты чего?
– Ничего. Замерзла? Есть хочешь?
– Хочу.
Нужно разговаривать с ним. О чем? Неважно о чем. Лишь бы подольше подержать. Она помнит, она читала про синдром, когда похититель привязывается к заложнику. И чем больше мучитель про жертву знает, тем сложнее ему эту жертву убить.
– Я очень хочу есть, – повторила Мариночка, судорожно соображая, что сказать дальше. – А еще я замерзла. Спасибо тебе большое за покрывало. А как тебя зовут? Нет, ты не думай, что я хочу знать настоящее имя, но… хоть какое-нибудь. Неудобно совсем без имени. Как к тебе обращаться?
Он фыркнул и ничего не ответил. Но и не ушел.
– Послушай, если бы ты сказал, чего хочешь… ты ведь чего-то хочешь, верно? Если бы нет, то сразу убил, но ты держишь. Зачем? Я не понимаю. И вправду не понимаю. Скажи. Я отвечу.
– Доллар.
– Что?
– Доллар верни.
– К-какой доллар? И сколько? У меня есть. Три тысячи. Еще пятьсот должны. И я сама в долг взять могу. Ты только скажи, сколько тебе надо…
Марина закрутилась в плед, словно в шаль. Тепло. Надо же, она и не заметила, до чего замерзла в этой яме. Теперь ее трясет, и зубы щелкают. Язык прикусить недолго. Нельзя прикусывать. Надо говорить, пока этот, наверху сидящий, не ушел.
пропел он, присаживаясь на краю. Теперь Марина видела ботинки: желтые подошвы с черными полосками грязи, забившейся в протекторы. Яркое пятно. Почти такое же, как и солнечный нимб вокруг его фигуры.
– Это твои стихи?
Не бояться, не дрожать. Если бы он хотел что-то сделать, то сделал бы.
– Нет. Это Бонни.
– Бонни – твоя подружка? Стихи очень красивые. Нет, правда. Я стихи люблю. Я даже сочиняла когда- то, но потом бросила. Не получалось, как хотелось. А как получалось, совсем не хотелось. Я не очень талантливая. Слушай, а у тебя есть мечта?
Ноги качнулись, дернулась тень на стене, и Маринка сглотнула ком вязкой слюны. Ну же, отвечай, черт бы тебя побрал! Разговаривай! Раскрывайся! Мечты у всех есть и… и баш на баш. Душа на душу, чтобы привязаться. Чтобы вместе. Чтобы вытащил.
– Есть. А у тебя?
– И у меня.
– Рассказывай. – Приказ.
– Ну… я сяду, хорошо? Я устала стоять и замерзла очень. Спасибо за плед. А мечта… я замуж мечтаю выйти. Нет, я понимаю, глупо это, но кто сказал, что мечты обязательно должны быть умными? И я вот с детства… у соседки нашей свадьба была. Невеста-красавица, авто в лентах и шариках, гости… я как увидела, прямо заболела.
Не смеялся. Не хмыкал. Слушает ли? Слушает. Марина совершенно точно знала. Откуда? Ниоткуда. Но раньше никто не слушал про ее мечту.
– Мама смеялась, когда я в тюль заворачивалась. А я только и думала о том, какая красавица буду…
– Ты не замужем. – Прозвучало как обвинение.
– Ну… да. В смысле нет. Не замужем я. Так получилось. Я хотела. Несколько раз, но… понимаешь, они были против. То есть замуж как бы за, а вот чтобы свадьбу, как я хочу, так против. Олег вот… скажи, что с Олегом? Пожалуйста! Я его очень люблю!
– Нет, – возразил человек, и ботинки исчезли. – Ты его не любишь. Ты просто хотела замуж. Мечту исполнить.
– А что плохого в том, чтобы хотеть исполнения мечты?! Что?! – Марина сорвалась в крик.
– Ничего. Доллар верни.
– Да какой доллар?!
Кальяново лежало под холмом, растянувшись полукругом и домов, и коровников, скрепленных чахлыми заборами. Вверх карабкалась гравийная дорога, вниз стекали канавы, разделяющие узкое одеяло полей. Солнце рассыпало солнечные зайчики по тухлой воде и золотой пшенице, по черному пятачку асфальта перед автобусной остановкой. Агнешка притормозила и вышла. Низенькое здание из белого кирпича. Скамейка. Столб с ржавой табличкой, на которой давно уже не разобрать ни букв, ни цифр. Старуха с вязанием и парой коз. Козы бродили, выдирая редкую траву, что пробивалась сквозь щели в асфальте.
– Добрый день, – поздоровалась Агнешка, разглядывая бабку. Та кивнула, не отрываясь от вязания.
– Извините, а вы не подскажете, как найти…
– Не подскажу. – Бабка ловко шевелила спицами, выплетая сложный узор из красных и черных ниток.
– Но… я заплачу.
– Иди отсюдова, – огрызнулась бабка. – Иди-иди, а то знаю я таких. Поначалу ласковые, а потом…
– Но мне просто…
– Пшла отсюдова! – Бабка дернула за веревку, и козы бросили пастись. Черная и белая. Белая и черная. Со слезящимися глазами и…
– А ваши козы больны, – Агнешка, не обращая внимания на бурчание, подошла к черной. Присела. Заглянула в глаза, в ухо. Сунула руку, ощупывая вымя. Так и есть, сухое и шелушится. Коза жалобно заблеяла и попыталась вырваться.
– Цыц, – прикрикнула Агнешка козе, а бабке сказала: – У них мастит начинается. Если не начнете лечить, то…
– А ты что, докторка? – бабка отложила вязание, сняла очки, оставшись в других, меньшего размера и оттого скрытых под первой парой.
– Ветеринар…
Чай пили в домике. Стоящий на отшибе, он казался искусственным островком в зеленом море. Пласталась по земле ежевика, поднимала колючие плети малина, проблескивая алой ягодой в листве. Плотной стеной стояли смородина и крыжовник. Башенками возвышались яблони. А виноград захватил плацдарм на крыше дома.
В зелени жужжали пчелы, тяжелыми бомбардировщиками проносились шмели, звенело в тени комарье, и только мелкие зеленые мошки носились по кухне беззвучно.
– Сколько я тут живу? Да долго. Как с мужем приехала, так и живу. Тут хорошо. Зеленое все, радостное. – Старуха сидела в углу. За ее спиной алым шелком переливалось знамя, приколоченное к стене крупными гвоздями. А уж на знамени сиял золотом иконостас. – Я ж с Северу сама. Там-то ни яблок, ни груш, про вишню с черешнею так и молчу.
– Значит, давно живете? – уточнила Агнешка.
