Под мрачным, не предвещающим ничего хорошего взглядом Германа, Леночка совершенно стушевалась, щеки ее вспыхнули, а на глаза навернулись слезы. Ну не виновата же она! Дарья Вацлавовна первая заговорила про своего внука, который на проверку совсем не внук, а Леночка просто поддержала разговор. И вообще любопытство, конечно, грех, но не такой, чтоб вот так смотреть, будто... будто он ей шею мысленно сворачивает.
– Ну, Геночка, что ты застыл? – в голосе Дарьи Вацлавовны появились капризные нотки. – И не смущай девочку. Он всех, ну просто всех отпугнул, обрек меня на одиночество. А все почему?
– Почему? – послушно спросила Леночка, отводя взгляд.
– Потому, что ревнует. Не меня, нет, коллекцию. Геночка очень на нее рассчитывает.
– Вам с джемом или с маслом? – сухо поинтересовался Герман. На столике, который он вкатил в комнату, стояла тарелка с треугольными тостами, несколько вазочек с разными сортами джема, блюдце с маслом, и другое – с сыром, бумажные салфетки в серебряных колечках и даже вазочка с цветами.
– Мне ничего, Леночке сделай. Милая, вам с чем? Рекомендую клубничный джем, хотя апельсиновый тоже хорош. Во всяком случае, Геночка уже научился разбираться в сортах джема, вы не представляете, какую мерзость он приобрел в первый раз. Признайся, дорогой, общение со мной пошло тебе на пользу.
Герман кивнул, резко, так, что сразу стало понятно – согласие его лишь способ отвязаться от Дарьи Вацлавовны. Он ловко намазал тост и, не глядя, протянул Леночке.
– Спасибо.
– Всегда пожалуйста.
– Не обращай внимания, милая, он все еще пытается строить из себя дикаря. Но грубость, хамство и откровенное наплевательство на правила приличия – лишь последствия тяжелого детства, плохого воспитания и искаженных представлений о том, каким должен быть мужчина.
– Дарья Вацлавовна!
– Что, дорогой?
– Давайте о чем-нибудь другом поговорим.
– Давайте, – охотно согласилась старушка и подмигнула Леночке. Так значит, она нарочно? Но зачем? И как, наверное, тяжело Герману приходится. Но с другой стороны, он же не родственник Дарье Вацлавовне, и находится здесь, потому что рассчитывает получить коллекцию, так она сказала. Но можно ли верить? Наверное, можно. Почему-то в коллекцию верилось легче, чем в благородство. И почему-то этот факт огорчал.
От огорчения, наверное, Леночка не заметила, как съела тост, и второй, услужливо протянутый Германом, и остывший чай допила.
– Давайте поговорим о Леле, – предложила Дарья Вацлавовна. – По-моему крайне занимательная тема, тем более, все присутствующие в курсе, объяснять никому ничего не придется. Леночка, ты же не против?
Против! Она не хочет больше говорить про тот вечер, потому что она два дня только о нем и рассказывала, и запуталась, и уже не знает, где правда, а где выдумка, тем более, что Феликса не существует, а значит, она, Леночка, – сумасшедшая.
– Ну что ж ты, милая, не стоит волноваться. Ничего страшного не случилось, смерть вполне естественна и пугать должна бы меня, потому что я, с точки зрения нормального человека, гораздо ближе к границе жизни.
– Я...
– Тебе кажется, что ты стала свидетелем чего-то ужасного? Глупости. Посмотри на это с другой стороны, редко кому удается присутствовать при убийстве, хотя каждый хоть раз в жизни мечтал сыграть в детектива. Так стоит ли бросаться случаем? Есть преступление, есть подозреваемые... – Дарья Вацлавовна коснулась рычажка на подлокотнике, и кресло, почти бесшумно сдвинувшись с места, подъехало ближе. – А страх... страх – это то, что движет людьми. Или останавливает. Или заставляет врать. Или наоборот, говорить правду. Без страха жизнь невозможна. Но стоит ли делать его основой жизни.
– Не обращай внимания, Дарья Вацлавовна любит пофилософствовать.
Ну как им объяснить, что Леночка не боится, точнее, боится, но совсем не того, о чем они думают. А еще, что верить ей нельзя, она сама себе не верит.
– Есть одно обстоятельство, которое, признаться, меня очень беспокоит, – мягко добавила Дарья Вацлавовна, глядя в глаза. И Леночка не сумела отвернуться, наоборот, поймала себя на мысли, что ей очень, ну просто до невозможности приятно смотреть в серые, светлеющие к зрачку и обведенные по краю радужки темной ленточкой, глаза. Редкие ресницы, черная линия подводки, темно-зеленые тени оставались где-то вовне, как и дряблая, цвета гречишного меда, кожа, старое кружево и черный бархат жилета.
– Лелю отравили моими таблетками. Значит, кто-то проник в квартиру, украл нужное мне лекарство, а потом использовал для убийства. И возможно, использует еще. Да, да, милая, таблеток было много больше. То, что так ловко попало к Вельскому – жалкие остатки. Считай сама, в стандартной упаковке шестьдесят штук, мне нужно одна в сутки, и то порой, я использую половину. Ведь так?
– Так, – подтвердил Герман.
– Одна упаковка закончилась и я открыла вторую, откуда взяла три... или четыре? Максимум пять. Впрочем, не так важно. Важно, что это – сильнейший кардиостимулятор, и для Лели хватило бы двух-трех таблеток. В аннотации к лекарству несколько раз подчеркивается опасность превышения рекомендованной дозы и последствия вплоть до летального исхода. Допустим, наш отравитель решил не рисковать и расщедрился на пять... или на десять.
– А почему не сорок сразу? – Герман обошел кресло и, подхватив со столика шаль, накинул на плечи Дарьи Вацлавовны. Этот небрежный, но в то же время показавшийся вдруг очень личностным жест донельзя смутил Леночку.
Коллекция, значит? Нет, не в коллекции дело... или она снова чего-то не понимает? Или вообще видит того, чего нет? С ней, как выяснилось, это часто случается.
– Сорок? Дорогой, ты представляешь, сколько это по объему? Ну да, они крохотные, но все же, все же... Одно дело незаметно подсыпать щепотку, и другое – столовую ложку порошка. И вкус блюда изменится... нет, полагаю, не больше десяти. Этот человек не настолько глуп, чтоб использовать лекарство наугад, думаю, он рассчитал дозу.
– Или она, – Герман сел в кресло напротив Леночки и принялся ее разглядывать. Нагло. Насмешливо. Так, как никто и никогда не осмеливался смотреть на нее. Ни Вовка из параллельной группы, который пялился на всех девчонок, а потом подкидывал глупые записки с приглашением «потусить на хате», ни Карен Львович с его пошлыми шуточками и несколькими откровенными предложениями «быть внимательнее к серьезному человеку», ни даже Милослав.
Леночка смутилась. Леночка разом забыла, чего ей следует бояться. Леночка испытала острое желание отвесить пощечину наглецу. Но он сидел далеко, да и вряд ли у нее смелости хватит. А потому лучше уж делать вид, что взглядов она не замечает, и вообще увлечена рассказом Дарьи Вацлавовны.
– Вполне возможно, что и она, – старуха вертела в пальцах колечко, не то, которое с жемчужиной, а другое, тонкое, кружевное, с синими капельками сапфиров. – Но также возможно, что это – он. Отравление зря считают женским способом, для мужчин оно тоже вполне подходит. Но мы пока о таблетках, которые исчезли, а потом нашлись. Сколько было в тубе?
– Н-не знаю.
Леночка пыталась вспомнить, вот туба из полупрозрачного пластика, сначала на полу, потом в руках Вельского. Содержимое... содержимое не видно.
– Немного, – более решительно ответил Герман. – Где-то на треть.
– То есть, штук двадцать. Ну что, надеюсь, теперь моя мысль понятна?
Понятна. И страшна. А если вдруг... если вдруг ее отравят? Вот завтра или послезавтра? Нет, конечно, ерунда полная, ну зачем кому-то травить Леночку?
Ответ пришел сразу: Вельскому, из мести.
– Поэтому, милые мои, дорогие, – Дарья Вацлавовна поправила шаль. – Давайте думать! Мне, несмотря на возраст, совершенно не хочется получить в подарок коробку отравленных конфет.
– Вы не едите конфеты, – ехидно заметил Герман.
