четвертый: 'На общественных землях артель организует сельскохозяйственное производство, а также животноводческие и другие фермы по плану, утвержденному общим собранием, с целью...' - он сделал паузу,- 'с целью увеличения доходов артели и наиболее полного трудоустройства членов артели, не занятых на добыче рыбы'. Вот. И еще: 'Колхозники, работающие на рыбном промысле, привлекаются к работе в подсобном сельском хозяйстве артели лишь тогда, когда они по условиям рыбного промысла свободны от своей основной работы'. Вот основной наш законодательный документ. А от нас все время требуют его нарушения, объясняя это пользой для государства. А какая для государства будет польза, если все колхозы разорятся,- не знаю. Тут не польза, тут самый страшный вред всему народному хозяйству, который нашими же руками заставляют районные власти делать! Видишь все это - душа болит, а тебя в спину: не рассуждай, делай, мать твою так...
Степенные, спокойные мои собеседники оживляются. Разговор коснулся их самого больного места, и не только потому, что политика районного начальства оказывалась нацелена на развал их общего, колхозного дела, от которого зависела судьба каждого из них, судьба их близких, судьба самого Терского берега, но и потому, что они никак не могут понять, почему, из каких соображений их, свято чтущих каждую строку закона, заставляют этот самый закон нарушать?
А может быть, и нет во всем этом злого умысла? - думаю я, слушая собравшихся. Может быть, все эти распоряжения идут от простого невежества руководства, как правило, откуда-то присланного, не имеющего своих здесь 'корней', далеко и высоко сидящего от всего того, что они именуют 'народом'? А это не народ, это - 'человеки', каждый из которых имеет свою судьбу, свой характер, свой взгляд на мир и свои соображения по поводу того, как сделать жизнь лучше - для него и для всех таких же, как он. Ведь вот и я на первых порах, хотя и был у меня кое-какой опыт в сельском хозяйстве, не мог поверить, что в здешних условиях высокие надои и столь же высокие урожаи не полезны, а губительны для рыболовецких хозяйств. Впрочем, районное-то руководство не так уж высоко и далеко сидит от терских рыбаков, оно-то обязано знать положение вещей...
И тут мне вспомнился рассказ о Чапоме в книге Станислава Панкратова, где он с восторгом рассказывал о встрече с Ларисой Николаевной Веретенниковой, заведовавшей здесь полеводством. Панкратов пешком прошел по всему Терскому берегу, не мог не знать истинного положения вещей, и все же он писал, как замечательно, что здесь, возле Полярного круга, сейчас развивается сельское хозяйство, которое дает столь высокие урожаи, что Веретенникову наградили медалью 'За трудовую доблесть'. Панкратов был своим, мурманским, и все же он искренне верил, что именно в развитии мясо-молочного дела и полеводства - будущее поморских сел. Значит, тоже не вгляделся, поверил лозунгам и плакатам, завезенным в Заполярье откуда-то с юга или из средней полосы России?
Я поинтересовался, где сейчас Веретенникова.
- Ушла она с полеводства, на клубную работу ушла,- говорит Хромцова, до того молчавшая.- Разве серьезный человек сможет видеть, как его труд на помойке гибнет?
- Лариса человек совестливый,- подтверждает Логинов.- Ее в газетах хвалят, а она ревет: зачем, говорит, маялась я, если никому ни вывезти, ни продать, ни так отдать? Лучше в клуб пойду, все дело полезное...
И снова, как то не раз случалось, разговор свернул на уход молодежи из села в город,- то основное, от чего зависело будущее всего Терского берега и каждого его селения.
Здесь было много причин: поздний по сравнению с вольнонаемным выход колхозника на пенсию, сама пенсия, ничтожная по размерам, которая ничем не компенсировалась, невозможность здесь, на Севере, существования сколько-нибудь весомого личного хозяйства, которое играет определяющую роль в южных районах страны, наконец, в высшей степени тяжелые условия работы, чрезвычайно низко оплачиваемые. На колхозников не распространяется трудовое законодательство, у них нет профсоюза, нет оплаченного отпуска - вообще нет ничего, кроме работы, за которую по большей части они получают мизерную оплату.
Когда цифры годового дохода колхоза 'Волна', названные Котловым, я разделил на общее количество колхозников, то получил такие ничтожные суммы, что мне стало не по себе. На что их хватит? Хлеб, молоко, чай, сахар, соль... И это - за круглый год работы, без отдыха, в тяжелейших условиях?
А все остальное, что нужно для жизни? Из чего оно?
Да можно ли что-то требовать от этих людей, каждый день совершающих подвиг своей работой и жизнью?!
Правда, у колхоза была еще одна статья дохода - судно на океанском лове, как и у варзужан. Но команда на судне была целиком вольнонаемной, так что собственно колхозники от этого ничего не имели. А пай от улова, который поступал на банковский счет колхозу, опять-таки представлял собой не 'живые' деньги, которые можно было пустить в оборот, а уходил на покрытие долгов государству и откладывался на календарный ремонт этого самого судна.
И, конечно же, уходу молодежи в город способствовал пример отцов, желавших для детей более осмысленной и обеспеченной жизни, чем их собственная, замкнутая в безвыходный круг 'пастух - рыбак - пастух'. Ни для рыбака, сидящего на тоне, ни для оленного пастуха, ни для работника фермы не требовалось среднее образование - только навыки, передаваемые из поколения в поколение. Зачем тогда учиться? Но уже выучившись, хотелось идти дальше, применить полученные в школе знания в жизни...
Так условия жизни и работы в колхозе вставали в противоречие с требованиями, которые предъявляла молодому человеку современная жизнь, и с возможностями, которые она перед ним открывала. Каждый из здешних подростков рассуждал примерно так, как Николай Тетерин. Да, они с удовольствием вернулись бы в родное село - после интерната, после армии, после училища или института,- если бы для них нашлась соответствующая работа, требующая не только физической силы, но и знаний.
Другими словами - если была бы перспектива их духовного роста.
Поэтому тот же Федор Осипович Логинов на вопрос, почему, по его мнению, уходят из села молодые, с прямолинейной резкостью отвечает:
- А чего им держаться-то? Я своему младшему сказал: пока я жив - учись! Я спину гнул? Гнул. В рыбаках гнул, в пастухах гнул, а много ли пенсии получил? Тридцать шесть рублей - и все. А те, кто из полеводства, так и по двенадцать рублей в месяц получают. Теперь еще ты за меня гнуть будешь? Нет! Пока жив - не позволю!..
- Видишь ты, на Севере, что ни говори, работа с холодом связана, с сыростью, в лесу, в тундре, на воде,- мягко подтверждает правоту Логинова Котлов.- На юге, скажем, колхозники до восьмидесяти, до девяноста лет живут, а здесь мы недолговечны: шестьдесят-шестьдесят пять лет и - фьюить! Солнце-то один месяц в году видишь!
Это редкий экземпляр до семидесяти доживет!- подхватывает Федор Осипович - После войны сколько мужиков ни пришло, а до пятидесяти все перемерли, никто до пенсии не дожил... Вот рыбозавод, там, может, и хуже -по командировкам гоняют, с сыростью связано, с холодом - на льду да в леднике, так-то прекрасно!. А они заинтересованы: у них и зарплата высокая, и климатические, и коэффициент есть, пенсия не в пример лучше, каждый год отпуска - Да и до пятидесяти пяти работать мужикам, не до шестидесяти Вот бы у нас гослов сделали -совсем по-другому бы все стало!
- Как же! И преимущества все, и снастью обеспечат... Опять же плавсредства государственные, специалисты обслуживают, ремонтируют, каждому спец одежда, снабжение специальное…
В словах Котлова прозвучала застарелая и, надо сказать, имеющая основания зависть колхозных рыбаков к работникам государственной рыбной промышленности: работа одна и та же, но там все права и преимущества, а здесь - ничего, кроме вечного чувства собственной неполноценности,..,
- Дели в колхозе нет,- помолчав, сказал Устинов.- Строили в этом году орудия лова, ну, невода, там, стенки, крылья... Надо было семнадцать единиц, а хватило дели только на девять. И сейчас в Мурманске на собрании уполномоченных говорили, что нет семужной дели...
Так и сказали? - забеспокоился Логинов - Плохо совсем.
Так и сказали. Председатель звонил, обещал, что искать будет. А где? Даже в 'Мурмансельди' нет. 'Всходам коммунизма' сороковка нужна, у них семга меньше, в реке ловят, так и сороковки не найти. Нет, тут выход один: ликвидировать колхозы на берегу, государственное предприятие сделать, чтобы рыбак себя человеком тоже мог почувствовать! Тогда и народ из села не поедет, и добычи будет больше, и развернуться можно, заинтересованность в работе появится...
