– ...и все это время он у меня воровал,– подал голос Михаил, дотоле бессловесно и уныло сидящий в углу обширного дивана.
Вдруг, в два легких шага, приблизившись, человек в белом коротко размахнулся и разбил об голову моего бывшего босса сотовый телефон.
Удар получился скорее символическим. Однако аппаратик развалился. Посыпались части корпуса и какие-то микросхемы.
Михаил терпеливо снес насилие.
– Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – с нажимом спросил Белый Свитер, игнорируя высказывание Михаила о моем воровстве. – Ты знаешь, как называется то, что ты сделал? А? Или не понимаешь? Что? Нечего сказать, да?
Михаил не произнес ни слова.
– Подождите,– негромко сказал второй человек с гримасой легкой досады на костистом лице. – Не надо так. По-хорошему надо...
– По-нормальному! – возразил человек в свитере.
– По-нормальному – за такое на куски попилить мало! – эмоционально высказался третий участник дискуссии. – Человек с ним работал! В тюрьму за него пошел! Здоровье там оставил! Все сделал! И что в ответ? Роги?
– А что у тебя со здоровьем? – поинтересовался Белый Свитер, повернувшись ко мне и смерив меня с ног до головы заинтересованным взглядом.
– Не жалуюсь,– хмуро ответил я.
– Скажи как есть.
– Ну, три зуба оставил, плюс – сколиоз. Переболел менингитом. И, естественно, палочка Коха...
– Естественно,– согласился обладатель костистого лица. Третий тоже кивнул, понимая, о чем речь.
– Я тоже отсидел в тюрьме,– вдруг тихо заметил Михаил.
Мы, все четверо, засмеялись. Костистый повернулся к Михаилу:
– Где? В какой? Месяц в «Лефортово» – это что, отсидел? Слышь, о чем ты, друг? Ты больше никогда никому такого не говори! «Лефортово»! Тоже мне, тюрьма!
– Кстати,– спросил Третий,– а что ты там говорил насчет «воровал»?
– У меня есть документы,– срывающимся голосом произнес Михаил. – Из них, типа, можно понять, что Андрей... подворовывал. Из нашего собственного, типа, бизнеса... Лично для себя... Именно поэтому я ничего ему не отдал.
Сбиваясь и путаясь, потея и запинаясь, мой бывший друг уже пытался рассказать здесь эту историю. Неизвестно, когда он ее придумал. Может быть, три года назад. Или, наоборот, вчера – в ночь перед разговором.
– Знаешь, куда надо засунуть твои документы? – спросил человек в белом свитере.
– Не будем грубиянами,– дружелюбно провозгласил Костистый. – Незачем. У нас же не разборка, в конце концов. А чисто дружеский разговор.
Миша стряхнул куски пластмассы с ушей и шеи.
– Андрей крал мои деньги,– упрямо повторил он.
– Ладно, пусть ты прав, – произнес Костистый, и по тону и тембру высказанного сразу стало ясно, что он – человек большого терпения. – Пусть ты прав! Пусть Андрей у тебя воровал. Много украл?
– По моим подсчетам, как раз выходит та сумма, которую я ему задолжал. То есть,– Михаил сглотнул,– я сначала честно собирался возвратить ему его долю, но вдруг случайно выяснил, что мой человек подворовывал... по-тихому... все три года...
– То на то и вышло! – понял Третий. Михаил с надеждой задергал головой.
– Да... – протянул Второй. – Хорошо. Подворовывал. Пусть! А теперь расскажи нам... – повисла и зазвенела короткая пауза,– пожалуйста... – вторая пауза ощутилась как почти невыносимая,– вот что: куда ты дел уцелевший миллион? У вас ведь был на двоих – миллион?
– Полтора! – ответили одновременно я и Михаил, с одинаковыми горделиво-ревнивыми интонациями.
Преступные люди заулыбались.
– И где же теперь эти полтора миллиона? Куда ты их дел?
– Потерял,– пробормотал Михаил после небольшой паузы.
– Потерял? – удивленно переспросил Белый Свитер. – Это как? На улице обронил, что ли?
– Я вложил деньги в несколько сделок, и везде... типа... в общем, миллион – ушел.
– Расскажи,– предложил Костистый. – Да не жмись, не бойся, тут все свои. Только не обманывай. Нас обмануть непросто. Мы сами такие. Обманщики, преступники. Я аферы кручу. Он,– кривой палец с темным ногтем протянулся к Белому Свитеру,– силой отнимает у людей имущество и деньги. Бандит. А он,– палец перешел на Третьего,– ворует. Всю жизнь. Больше ничего не делает. Ворует и сидит. Отсидит – опять ворует. Потом опять сидит. Выйдет – снова ворует... Так что не обманывай нас, дружище, хорошо?
Михаил вздохнул – негромко, очень манерно.
Я немедленно понял, что он играет. Тянет время. Впав от страха в подобие ступора, он решил, что будет терпеть тяжелый разговор до тех пор, пока он не кончится. А потом – сбежит.
– Шестьсот тысяч,– начал бывший друг,– я инвестировал... в недвижимость... в нежилые помещения в Москве. Те, кто все делал, обещали быструю прибыль... Но потом выяснилось, что вся операция – блеф. Деньги пропали.
– Все шестьсот? – уточнил Третий.
– Да.
– Так,– кивнул Второй. – И что ты с ними сделал?
– С помещениями? Белый Свитер издал тяжкий стон, встал с кресла и принялся промеривать шагами комнату.
– С людьми! – слегка раздражаясь, сказал Костистый. – С теми, кто тебя опрокинул! С этими аферюгами, с плохими людьми, укравшими из твоего дома твой хлеб, – что ты с ними сделал? Убил их? Порезал на куски? Закопал? Посадил в подвал на цепь?
Михаил опустил глаза.
– Ничего не сделал. Молчаливый Третий мрачно продул зуб.
– Ясно,– кивнул Костистый. – А остальное? От миллиона отнять шестьсот – останется четыреста. Где эти четыреста?
– Тоже,– промямлил бывший босс,– пропали.
– Каким образом?
Михаил переменил позу и шмыгнул носом.
– В Белоруссии,– почти шепотом сказал он,– ко мне пришли люди – я их знал много лет – и предложили купить партию, типа, текстиля. Ткани. Обещали тут же помочь выгодно все распродать. В течение месяца или двух я предполагал, типа, удвоить деньги...
– И что потом?
– Оказалось, что товар, типа... неликвиден.
– На четыреста тысяч долларов тебе впарили лежалые тряпки, да?
– Что-то вроде этого.
Белый Свитер перестал прохаживаться от стены к стене. Он резко приблизился и спросил:
– А ты, извини, в текстиле разбираешься? Мой бывший шеф опустил голову.
– Теперь – разбираюсь.
– А тогда?
– Почти ничего не знал.
– Может быть, ты торговал им? Текстилем? А? Производил? Шил из него кофточки и лифчики?
– Нет.
– Зачем тогда полез в это?
– Хотел, типа, заработать.
– Заработал? – улыбнулся Костистый. Бывший компаньон помотал головой. Совершенно очевидно, что такого невероятного публичного унижения и позора он никогда не испытывал, подумал я и усилием воли
