Приоткрыв незаметную дверцу, они вытащили четыре кожаных мешка с монетами и, втиснув их в простые мешки, взвалили себе на плечи.
Обалделый Вардан, вытирая со лба пот, пролепетал:
- Господин, такое со мною еще не случалось.
- Ничего, мой Вардан, ко всему надо привыкать, смысл жизни в вечном познании.
Все было обычно - та же сутолока на прилегающих к базару улицах, та же давка на мосту, те же вопли нищих, и едкая пыль, и зловонный запах гниющей рыбы, и аромат жареной баранины, щекочущий ноздри, и высохшие дервиши, кружащиеся и подпрыгивающие.
Все было обычно. Но Вардану не хватало воздуха, не хватало спокойствия. Из-под ног его, как коврик, будто выдернули землю, будто бросало его от борта к берегу на палубе фелюги в часы жесточайшей бури. И все это не от ужаса, а от веселья. Как одержимый дервиш, кружась и приплясывая, мчался он к Мозаичному дворцу. Но, может, он уже спешит на праздник в Мцхета? Не иначе, как так! Недаром, лаская взор, празднично разодетые в бархат и шелк грузинки бьют в дайра, плывут в лекури, и легкий ветерок развевает прозрачные лечаки. А вот несутся в пляске с боевыми выкриками воины. Говор, шум. 'Как? Почему веселятся? Откуда ты, странник? Разве не знаешь - у стен Мцхетского храма празднуют победу Великого Моурави над Ираном, а заодно и над князьями'. Рассуждая так, Вардан осознал источник восторга, его охватившего. Не кто иной, как он, купец, способствует святому делу, ибо оружие довезет и спрячет не далее, чем в пяти аршинах от изголовья. Вардан ликовал и сам восхитился своей щедростью, сунув нищенке мелкую монету, пусть тоже радуется, ведь он идет не куда-нибудь, а в дом Георгия Саакадзе.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
- Буйволиная ступня! - негодующе вскрикнул Матарс и отодвинул от себя сочный шашлык из молодого козлика. Такое с ним случилось в первый раз за долгие годы его жизни. Принять наслаждение за издевательство! Надо признать, что неудовольствие 'барса' вызвал все же не подвыпивший повар, - напротив, он был слишком трезв, ибо полил печеные яблоки вином вместо меда.
Причиной всему был Стамбул, вместе со своими фонтанами и лужами, кипарисами и железными колами, минаретами и базарами, хрустальными светильниками и одичалыми псами, ибо он вместо того, чтобы провалиться от стыда сквозь землю или море, продолжал терпеть в своих стенах такого злодея, как ага Муртеза. Этот начальник невольников, страдавших на галерах, отказался даже за большой кисет с золотыми монетами устроить побег Вавиле Бурсаку. Правда, жестокий ага вздыхал и жадно поглядывал на кисет, предлагая другого раба, не одного - двух, но тут же клялся, что без повеления капудан-паши не смеет не только выдать силача казака, именно этого атамана, причинившего немало бед туркам, но и кормить его лучше, чем других, а это значит - почти совсем не кормить.
При таком признании Матарс так зарычал, что Муртеза отшатнулся от него. Конечно, ага мог и прикрикнуть и попросить удалиться опасного просителя, но... о, эта черная повязка на глазу! Машаллах, разве не с поля битвы 'барс' вернулся с черной повязкой? И разве с этого часа он не обладает волшебным свойством платить несчастьем за оскорбления?
'Слава аллаху, только глаза не хватает, - суеверно поежился Муртеза, а если бы еще руки или ноги?! Не заставило бы это меня, Муртезу, передать головорезу в целости корзину с едой и одеждой? Видит пророк, заставило бы. О, как несправедлива судьба! Она послала мне вместо уцелевшего - безглазого и вдобавок хитрейшего. Поэтому пришлось изъять в свою пользу лишь половину еды и даже оставить невольнику из трех одну рубаху и шаровары, ибо безглазый, пока не получил ответа от казака, не отдал обещанного кольца с бирюзой. Ответа! Шайтан свидетель, пустой ответ на пустой вопрос! Но безглазый через меня приказал казаку раньше надеть чистую рубаху и шаровары, потом отведать каплуна, лежащего на дне корзины, лаваш, развалившийся посередине, и виноградный сок из кувшина, стоявшего на самом верху. Потом велел сказать, что если корзина напомнит ему, атаману Вавиле, пороховницу, то возле 'барсов' и та пищаль, которой он любовался под Терками. Казак даже четверть песочных часов не подумал, неучтиво, подобно собаке, опорожнил полкувшина, потом схватив каплуна, тут же покончил с ним и стал искать другого, благоразумно вынутого моим слугой вместе с бараньей ляжкой и гусем. Затем казак выгреб пирог с сыром и проглотил не разжевывая. Еще подавится, машаллах, а кто отвечает за жизнь невольника? Пришлось опустить на затылок огромный кулак. У другого, может быть, и треснул бы хрящ, а этот, проклятый, лишь крякнул и изрек чисто по-турецки: 'Передай: чую!' Пес, гяур! Пырты! Что чует? Бич! А одноглазый, услыхав: 'чую!', рассмеялся и подарил мне, о аллах, две пары!'
Не дарить монеты аге Муртезе, а двинуть его клинком хотелось Матарсу. Возвращаясь в Мозаичный дворец, он рычал:
- Ослиное копыто! Чтоб черт горло ему отлудил! Половину еды украл! Одежду!
- Если с луны не свалился, - пожал плечами Пануш, - чему удивляешься? В Стамбуле свой закон. Поблагодари, что лишь наполовину опустошил 'пороховницу'! Эх, бедный наш весельчак Вавило! Но и в Картли свой закон: побратима вызволить необходимо.
- Еще бы! Жив не буду, если сам чашу с вином ему не поднесу.
Вернулись 'барсы' домой мрачные, остервенелые.
- За нас должны говорить шашки! - выкрикнул Матарс, входя в 'комнату еды' и шумно сбрасывая плащ.
Меркушка скользнул взглядом по лицам вошедших, подавил вздох и незаметно отодвинул чашу. Незаметно? Разве от 'барсов' могло скрыться что-либо?
- Не печалься, друг. - Ради Меркушки говорили на понятном ему татарском языке. - Могу поклясться, Вавилу освободим! Наш Георгий даром слов не бросает!
Задумчиво крутил Саакадзе ус. 'Обдумывает', - решил Дато и положил руку на плечо Меркушки:
- Э-э, друг, главное - атаман сыт теперь и знает: ты нашел нас, а брат для брата в черный день!
Меркушка встряхнул головой, приободрился и на просьбу 'барсов' помнить, что вино вкусно холодное, а шашлык горячий, вновь пододвинул к себе чашу.
- В следующий раз применим воинскую хитрость: пошлем Вавиле жареного поросенка. Вот когда ничего из корзинки не потянут, - коран запрещает.
Под шутки 'барсов' Отар счел нужным перевести на русский язык предложение Гиви. Совсем повеселев, Меркушка взялся за еду. 'Барсы' вскинули наполненные роги, и песня, написанная Автандилом и Дато в честь встречи, дружно взлетела над скатертью:
Солнце! Золотая чаша!
Дружно молим об одном:
Оцени ты встречу нашу
На крутом пути земном.
Песней бурю перекроем!
Здесь орлу парить в кругу!
Воздадим хвалу героям!
Слава другу! Смерть врагу!
- Э-э, 'барсы', песня песней, а вино вином! Выпьем!
- Выпьем!
Хлынь, вино, неукротимо!
Бурдюком хоть небо будь!
За судьбу! За побратима
Выпить море не забудь!
Подадим друг другу руки,
Если друга друг сыскал,
Не сильнее власть разлуки,
Чем союз степей и скал!
- Выпьем за удачу! - осушил рог озабоченный Георгий. - Воскресенье не за горой, Кантакузин тоже. Так вот, Ростом и Элизбар, отправляйтесь к Эракле и напомните о моем желании лицезреть у него в воскресенье епископа с блаженной братией.
- О-о, Георгий, если я не забыл, нас к полуденной еде пригласил Эракле, а ведь всем известно: когда Папуна пьет, он не любит, чтобы беседой с чернорясниками портили вкус вина.
- Ничего, Дато, для такого дела можно и уксус выпить. Уже не раз говорили: настоящие дела требуют настоящего мужества. Все должны перенести, даже врага вином поить, даже черту хвост гладить.
- Хорошо, Георгий, епископ тебя не слышит, иначе дело Вавилы треснутого кувшина не стоило бы.
- Не беспокойся, Дато, и я у епископа готов благословение получить.
- Как так? - недоумевал Гиви. - А черт?
- А что черт?
- Может обидеться, вот что! Одной рукой хвост хочешь гладить, другой крест к губам тянуть. Черт такое не любит, может хвост поджать, тогда что гладить?
