Мелочи архиерейской жизни

– Верно, могут и дьяконы.

– Могут; но проследим далее. Если это могут делать дьяконы, то уверены ли вы, что это совершенно не по силам иным священникам?

– Ах, им все по силам![25]

– И им это по силам, – так. Ну теперь, выше восходя: что же вы скажете об иных отцах благочинных? Не благонадежны ли и они в рассуждении способностей доносить?

– То же самое скажу и о них, ваше преосвященство.

– Выше отцов благочинных нам подниматься уже не для чего. Уяснив себе все сказанное, толковый человек знает, что доносы могут поступать не от одного дьячка, а еще и от дьякона, и от попа, и от благочинного. Теперь обследуем другую сторону. По каким побуждениям сделал свой донос дьячок?

– Ему понадобился воз соломы; он пришел не вовремя, ему не дали; он рассердился и донес.

– Так; а не допускаете ли вы возможности, что пономарю может когда-нибудь понадобиться воз мякины, дьякону воз ухоботья, попу и отцу благочинному – возы овса и сена, да еще мешок крупчатки?

– Это все возможно, владыка.

– Да, сведущему человеку может показаться, что все такие случайности возможны, и он смотрит, какое каждое из них может иметь для вас последствие.

– То же самое, к какому привел донос дьячка.

– Вы хорошо судите, очень хорошо судите. Следовательно, если дьячок достигает «даже до полуцарства», то того же самого могут достигнуть и поп и дьякон?

– Все равно.

– И всякий так должен судить, что это все равно; ну, а в вашем царстве сколько половин?

– Конечно, две только.

– Непременно две. Каждому известно, что во всяком целом бывают только две половины. Как же тогда быть, если половины всего две, а охотников уничтожить их множество? Не опасно ли, что таким образом из всего целого для себя не останется ни одной половины?

– То есть как это, владыка?..

– Да так; это человеку деловитому очень просто представляется. Если дьячков донос обойдется до полуцарства, и вы не успеете отдохнуть, как на вас уже пономарь донесет, – подавай другую половину. Отдадите, а затем, когда дьякон съябедничает, вам уже и давать больше нечего. Так или нет?

– Совершенно так, владыка.

– Думается, что так, потому что третьей половины уже нет; и тогда что же? Тогда сукно-то вскроется, и все, под него упрятанное, выскочит на свет. И не будет тогда у вас ни всего царства, ни законнобрачия, которого вас лишают доносы. А посему благоразумный человек думает: не лучше ли сберечь себе по крайней мере свое царство и притом не повреждать с ожесточением нравов ближних!

– Каких же это ближних, владыка?

– А духовенства.

– Помилуйте, они так сформированы, что мы ничего не можем повредить в них!

– Очень многое; увидав такую доходную статью, они станут еще более искушаться в доносах и во всем сами себя превзойдут.

– Ах, что мне до них!

– Да, это вам, светским людям, нипочем, но обстоятельные люди сана духовного так судить не могут. О нас ныне никто не печется, и потому наш долг самим предусматривать вредное и полезное и оберегать свое звание от искушений. Поверьте мне, что настоящий умный человек непременно вам это скажет. Пощадите, господа, бедное русское духовенство: дайте ему, если имеете милость, сенца и соломки, но сделайте милость, не давайте ему повода думать, что вы его на какой-нибудь случай боитесь. Пожалуйста, их к этому не поваживайте!

– Да позвольте, что мне до них за дело, владыка?

– Как что? Разве вы не русская?

– Русская я, русская, – я это знаю, но потому-то я и не хочу ни о ком думать, а только боюсь доносов.

– А вы их не бойтесь.

– Да как же их не бояться?

– Так, не бойтесь; разве вы не знаете, что кто холеры не боится, того сама холера боится?

– Но ведь, однако, нас с мужем по доносу развели.

– Ну и что же: какая от сего беда?

– Та, что детей наших признали незаконными.

– А хуже этого что?

– Что же еще хуже, владыка? Я уж и сама не помню, чт? я там читала: вы ведь сами изволили это утвердить.

– Утвердил, согласился – не мог не согласиться: решенье по закону правильно.

– Ужасно, ужасно!

– Да то-то: что же такое?

– Там что-то еще «предать покаянию», «возбранить безнравственное сожительство»… Одно слово страшнее другого.

– Да, вы правы, страшные слова, страшные слова, а вы им… не того…

– «Не чего», владыка?

– Не доверяйте.

Дама поняла, что это и есть одно слово умного человека, и спросила:

– И это все?

Но архиерей вместо ответа опять сморщился, задвигал рукою, которая была у него под рясою, и проговорил:

– Да, уж извините… я должен уйти… опять поветрие.

И с этим он быстро убежал, даже не затворив за собою двери. Очевидно, что на этот раз он особенно спешил уединиться с «умным человеком».

Верно или нет поняла молодая дама одно слово своего епископа, но только она не возвратилась в дом свой, в деревню, а прикатила прямо в Петербург и потребовала от мужа подробного объяснения о ходе дела.

Тот ей рассказал.

– Ну так это все надо бросить, – решила дама.

– Как бросить? – удивился муж.

– А так, что теперь на нас донес дьячок, и за это мы отдадим половину состояния; потом на нас донесет дьякон, и мы должны будем отдать другую половину; а после донесет поп, и нам уже и давать будет нечего. И тогда нас разведут, и дети наши будут и без прав и без состояния. А потому надо сберечь им что-нибудь одно. Надо дорожить существенным: сбережем им состояние.

– А права?

– Они их получат по образованию.

– А мы сами?

– Что же о нас?

– Мы не будем более мужем и женою.

– Мы будем тем, чем мы есть друг для друга и для наших детей, к которым нам пора возвратиться.

– Но… меня все тревожит…

– Что тебя еще тревожит?

– Что о нас будут говорить? Тебя будут называть не женою моею, а…

Но дама не дала мужу договорить тяжелого слова: она закрыла его губы своею ручкою и с доброю ласкою проговорила:

– Мы будем этому не доверять.

Муж поцеловал ее руку, и оба они обняли друг друга и заплакали слезами, в которых смешались и горе и радость.