этом останавливаться.
Еще в день выделения ставки из состава легиона Геннадий Кириллович ставил вопрос о том, кто будет командовать войсками непосредственно. Номинально команди-ром легиона остался Тауберт, а фактически главным в легионе стал начальник штаба. Жуков же предлагал сделать все по правилам - чтобы у легиона был свой командующий из русских, а начштаба находился у него в подчинении.
Но Тауберт на это не согласился. Во-первых он усмотрел в идее Жукова попытку уклониться от опасности. Ведь командир легиона остается на орбите, а начальник полевого управления высаживается на планету вместе с силами вторжения. А в том, что на роль командующего Жуков прочит именно себя, никто не сомневался.
Кроме того Тауберт опасался за свой авторитет. Он и так дал этим землянам слишком много воли, и теперь они были готовы сесть ему на шею.
- Когда у нас будет больше одного легиона, мы подумаем над вашим предложением, - сказал маршал Жукову тогда, в день Д+33.
Но через семнадцать дней, на большом совещании, Тауберту показалось, что Жуков высказывает дельные мысли.
- Что ж, если генерал Бессонов категорически не желает планировать восточную операцию и не верит в ее успех, мы можем поручить это дело кому-нибудь другому. Например, штабу полевого управления.
- Штаб полевого управления предназначен для решения тактических задач, резко возразил Бессонов, но тут же сбавил тон. - А впрочем, мне все равно. Победа нужна вам, а не мне. Если уж на то пошло, можете освободить меня от должности начальника штаба легиона. А если еще и разжалуете, я буду искренне рад.
- Мы вас не только разжалуем, - ответил маршал Тауберт, и тон его не предвещал ничего хорошего. - Мы вас еще и расстреляем - если к сотому дню с Закатного полуострова не будут отгружены десять миллионов пленных. Фаланги, которые предстоит задействовать в восточной операции, не должны отвлекаться на побочные задачи.
- И сколько войск будет у меня на западе? - поинтересовался Бессонов.
- А сколько вам нужно?
- Половина легиона. И то если забыть даже и думать о наступлении за перешеек.
- Треть, - негромко сказал Жуков.
Тауберт ненадолго задумался, глядя на карту, а потом произнес назидательно:
- Забывать о наступлении нельзя ни при каких условиях. Ближайшая задача западной операции - пленные. Дальнейшая - наступление на Уражай. Для этой цели я согласен выделить треть легиона - 33 боевых фаланги.
Спорить было бесполезно. Весь вид Тауберта говорил о том, что он уже все решил.
- 33 боевых фаланги, 3 тыловых и сто восьмую, - потребовал тем не менее Бессонов.
- Стратегическую разведку? Это невозможно. Она должна действовать в интересах всего легиона и в первую очередь на главном направлении.
- Если я все еще начальник штаба легиона, то разведка находится в моем полном распоряжении и должна использоваться там, где это нужно мне. Планировать восточную операцию вызвались ставка и полевое управление, а у них есть своя разведка.
- У ставки нет своей разведки.
- Разве? А как же отдельная фаланга рейнджеров? Я не требую, чтобы сто восьмая сосредоточилась только на западной операции немедленно. Она понадобится мне с началом вторжения. Либо она, либо десять обычных фаланг резерва. Иначе можете застрелить меня прямо сейчас, но успеха операции я не гарантирую.
Совещание продолжалось уже несколько часов, его участники устали, но Тауберт сказал: Никуда не уйдем, пока не решим все окончательно, - и споры продолжались.
В разгар всего этого торга Жуков тихонько подсел к Сабурову и шепнул:
- Все это, конечно, хорошо, но без амурцев мне хана. На переговоры Тауберт, разумеется, не пойдет, но он же не полный идиот и не заставит легион воевать на два фронта. Если амурцы перейдут в наступление, то маршал никуда не денется.
Сабуров осторожно постучал пальцем по ошейнику, напоминая, что их слушают особисты. В ошейники были вделаны микрофоны, и официально считалось, что это вспомогательные средства связи.
- Плевать, - сказал на это Жуков. - Если он все-таки идиот, то мы так и так покойники. Понимаешь, я не уверен, что амурцы так уж обязательно полезут на рожон. Могут ведь и отсидеться у себя за рекой. И тогда нам кранты.
- А я с самого начала был против этой затеи. Бессонов прав - атаковать надо с запада, а восток целиком отдать на откуп амурцам. И если бы ты не влез, мы могли бы убедить в этом Тауберта.
- Черта с два его убедишь. Короче, пускай Бессонов забирает сто восьмую, и делайте с ним на западе что хотите - только придумай, как выманить амурцев за реку, чтобы они пошли прямиком на Бранивой.
- Если мои добыватели не врут, Бранивой самолично собирается избавить нас от этой заботы. У него 5 мая - столетие великой победы, и он, кажется, решил приурочить к этому празднику новый освободительный поход. Нам надо только оттянуть дату вторжения дней на пять-семь. Попробуй подкатиться с этим к маршалу - он теперь тебя любит.
- Так. 5 мая - это Д+85. Ты уверен, что в этот день они выступят?
- Я вообще ни в чем не уверен. Если хочешь знать точно - спроси у Бранивоя.
7
Никто на планете, даже сам великий вождь целинского народа Тамирлан Бранивой, не мог бы с уверенностью сказать, как склоняется его фамилия. Просто в целинском языке она не склонялась вообще.
На свете нет ни одного языка, который не развивался бы с течением времени. Одни языки изменяются медленно, другие быстрее, богатая литератур-ная традиция замедляет этот про-цесс, а ее отсутствие - ускоряет. Но так или иначе, все языки меняются.
Русский язык на планете Целина претерпел за семь-восемь веков не так уж много изменений. И главным из них было то, что в речи жителей Западной Целины исчезло склонение существительных.
На слух речь целинцев напоминала гибрид белорусского с болгарским. И еще было в ней что-то до боли знакомое, как кавказский или среднеазиатский акцент. Как говорил шофер, захваченный вместе с языком - офицером из штаба округа: Я баранка кручу, патаму мой работа баранчик называицца. Мой работа палковник вазиц, а сикрет я ни знаю никакой. И все это с украинской напевностью, которая окончательно делала целинский язык не похожим ни на что.
А с письмом было еще интереснее. С одной стороны, слова пишутся, как слышатся, но слышатся они не так, как по-русски, а пишутся с дополнительными буквами, которых в русском и вовсе нет.
В первые дни даже сам начальник разведки легиона Сабуров затруднялся, когда ему приходилось писать в разведсводках целинские фамилии и названия городов. В самом деле - как транскрибировать на русский фамилию Никалаi или Сидара? Как обозвать в сводке города Центр, Акiянск и Юнармеiск? Как, наконец, поименовать единственно верное учение Целинской Народной Республики чикинижiм-бранивижiм?
Можно, конечно, писать просто по-русски - Петров и Сидоров, Океанск и Юнармейск. Но Сабуров придерживался точки зрения, согласно которой легионеры не должны видеть в противнике кровных братьев. Если русскому человеку противостоят Иванов, Петров и Сидоров, то воевать против них психологически труднее, чем против Мюллера и Коха.
Кончилось тем, что Сабуров стал писать, как бог на душу положит, а остальные решили, что так оно и надо. Тем более, что от первоисточника Сабуров почти не отступал. Просто писал, как слышалось лично ему. Никалаю и Сидарау, Акъянсак и Юнармейсак. И только для идеологии сделал исключение, переведя ее для полной ясности, как чайкинизм-броневизм.
В этом было некоторое противоречие - Бранивой и вдруг броневизм. Но Сабурову оно казалось мелочью. Кому надо - поймут, кому не надо - не спросят. А чтобы окончательно все запутать, начальник разведки легиона придумал склонять фамилию Бранивой по образцу слова вой.
Правилам русского языка это нисколько не противоречило, если не знать, конечно, что Бранивой - это на самом деле Броневой. Сабуровские разведчики недаром окрестили его Мюллером. Он даже внешне был похож на Мюллера, только не киношного, а настоящего, который никому не мог показаться веселым добряком.
