— Юра!
Не понял или не хотел понимать Чечевикин, что речь уже идет о семьях. Один из них должен остаться.
— Только после него! — неумолимо кивнул Чечевикин.
Полынцев поник.
— Мамаев, ты выкручиваешь чеку? — Предохранительную чеку с места командира корабля невозможно было увидеть.
В этой ситуации только один Мамаев оставался невозмутимым человеком.
— Так точно, командир!
Он сидел на катапультном кресле, полностью готовый к покиданию самолета: привязные ремни внатяг, так что врезались на плечах в куртку, ноги на подставках, колени подтянуты к груди. Никакого смятения, взгляд вполне осмыслен, сосредоточен. Молодец Серега! Правда, в кабине не особенно-то и страшно: только горит на пульте сигнализации пожара кровавым пятном «левое крыло» да гудит через открытые люки кабины, завихряясь, поток. Холод высоты ощутимо забирается под мех куртки. Некогда уютная, светлая, теплая кабина уже приобретала вид заброшенности из-за непривычно освободившегося угла на правом борту, где стояло кресло второго пилота, из-за бесполезно брошенного штурвала.
Серега старался не смотреть вниз, где под ним жуткой пустотой зияла пропасть, на дне которой едва просматривалась земля в черно-белых, как нерпичья шкура, пятнах: снег успел растаять только наполовину. Но какая-то сила тянула Мамаева посматривать время от времени вверх через открытый люк второго пилота на чистый, нежной синевы, кусочек неба. Эта чистота, не замутненная стеклом, казалась ему опасной и морозно-обжигающей.
Мамаев вздрогнул от голоса Чечевикина.
— Ты посмотри, что он делает! — Этот вопль был обращен к Полынцеву. — Он выкручивает левой рукой! — А потом уже дошла очередь и до непосредственного виновника:
— Чудак! Ты же не выкручиваешь, ты закручиваешь чеку!
Все одно к одному в этой катастрофе, как по злому року.
Теперь и Мамаев понял, почему всех его сил хватило только повернуть чеку на пол-оборота. С поспешностью провинившегося он принялся исправлять оплошность правой рукой. Но ребристый барашек, чуть больше того, каким мы переводим стрелки будильника, безнадежно проскальзывал в его отпотевших пальцах.
— Командир! Докладывает второй штурман: предохранительная чека не выкручивается! — сообщил Мамаев твердым голосом и по всем правилам. Другими словами это звучало так: давай командир, думай, как будешь спасать меня дальше!
15
Дома, еще в прихожей, Полынцев увидел, что на кухне сидела Оля Чечевикина, жена Юры. Ничего необычного в ее присутствии не было: скорее бы Полынцев удивился ее отсутствию.
— Привет, Оля! — Полынцев кивнул ей в дверь, отметив про себя: «Хорошо! Сейчас и Юра явится!»
Они жили этажом выше.
Олю Чечевикину годы обходили стороной. Она так и осталась женщиной спортивной легкости, энергичной, острой на слово. Что такое инженер по питанию в летной столовой? Это не только вкусно накормить, а еще и отбрить, не задумываясь, особо привередливых, кротко улыбнуться благодарному человеку. Мягкому загару польской парфюмерии нечего было скрывать: на лице ее ни одной морщинки!
Когда Полынцев, облачившись в домашние джинсы, появился на кухне, там как раз шло активное обсуждение платья учительницы математики.
Оля сидела, как обычно, на стуле между столом и окном, облокотившись, как в кресле. Она была в розовом халате на поролоне и в домашних тапочках, украшенных какими-то золотистыми лепестками.
Юру долго ждать не пришлось — ровно столько понадобилось переодеться в спортивный костюм. Пришел, тихо поздоровался и молча сел за стол по другую сторону от Оли.
Кухня у Полынцевых была большая с круглым столом под белой скатертью. За таким столом приятно было посидеть и без яств. По вечерам, когда собирались все, кухня превращалась в межсемейную комнату отдыха. А центр внимания — Оля Чечевикина. Она знала все. Может быть, справедливее было бы поменяться женщинам дипломами. Таня Полынцева знала какой-то заговор — так у нее все вкусно получалось. Но она обладала еще свойством видеть все.
— Посмотри, Оля, как на наших мужьях кто-то покатался!
И захватила врасплох: Юра сидел, подперев рукой тяжелую голову, а Полынцев верхом на стуле, подбородком на спинку, задумался о чем-то своем.
Оля по очереди присмотрелась к Юре, затем к Полынцеву. И сразу прямой вопрос Юре:
— Опять? — В ее лице тут же появилось что-то страдальческое и вместе с тем вызывающее.
— Опять, — спокойно выдержал Юра ее взгляд.
— Да брось ты пугать! Оля, ничего страшного, так, по мелочам! — успокоение вмешался Полынцев.
— Чего там у вас? — с меньшей тревогой спросила Оля теперь уже у Бориса.
— Э, нет! О деле — после чая! А сейчас все, сейчас ужинаем! — тут же очень решительно пресекла допрос Полынцева.
Было в Тане Полынцевой природное изящество: как она шла, как вела разговор, как расставляла тарелки на столе. А первое впечатление при встрече с ней — тонкая работа создателя. Не только о красоте он думал: в большей степени он стремился к законченности и цельности; ни одного лишнего штриха или изъяна в портрете: высокий лоб, тонкая линия профиля, плавный изгиб брови. Природа одарила ее еще богатой пепельно-русой косой и мягкостью в светлых глазах.
Но не этим была прекрасна Полынцева! Бесконечное милосердие и верность — вот чем отличалась она от тысячи смертных.
Прав мудрец: упоительность утоляется, как жажда. Первые цветы всегда разносятся ветрами. А живет дерево раскидистой кроной и глубокими корнями. Увы, не трогательными лепестками.
Ужинали Полынцевы и Чечевикины как одна собравшаяся после работы семья. Кто-нибудь мог бы предположить, что мужчинам после трудного дня не грех и кинуть за воротник по рюмке, а следом, пока хорошо идет, и по второй. Нет, водка здесь почета не заслуживала, напротив, отвергалась не только как худо без добра, а еще из принципиальных соображений: как самое легкое средство обирать простаков до нитки.
Оля во время ужина, казалось, забыла про все недомолвки, но, как только выпроводили детей из кухни, она вся внимание:
— Ну, что ты заварил?
Юра при таких вот прямых вопросах, кажется, испытывал перед Олей робость.
— Пора нам, жена, заканчивать службу!
Оля отстранилась от него, упрекнула с болью в голосе:
— Ну ты же неделю назад мне говорил, что еще на год останешься!
— А сегодня говорю другое: поеду в госпиталь! — побледнел Юра.
У них было так: Оля вела наступление, склоняла мужа к своему решению, но не очертя голову — она прекрасно чувствовала предел, после которого ей ничего не оставалось, как признать себя страдающей стороной:
— Вот так всю жизнь!
— Не хватало, чтобы меня еще на собрания таскали!
— Какое собрание? За что? — совсем потерянно произнесла Чечевикина.
— Юра, не нагоняй туч! Оля, послушай меня. Все проще…
Пришлось Полынцеву вмешиваться со своими объяснениями. Благо, много объяснять не требовалось:
