невзрачен на вид. Из-под козырька постоянно выбивается белесый хохолок. Задирист и горяч. Много хлопот доставлял он Ратникову на земле. Но в воздухе лучшего не надо. Бессонов вырос в детдоме. Сейчас этого детдома уже не было…
Эти ребята с самого качала войны только и ждали, чтобы вырваться на фронт.
— Мы можем погибнуть, но победить нас нельзя! — Капитан Ратников закончил свое выступление, направился в строй боевой группы.
Так он говорил тогда. А сейчас настало время выбора. Да, погибнуть немудрено, значительно труднее победить. А ему нужна только победа.
— Двадцать пятый, возвращайтесь без меня, — передал командир звена своему левому ведомому, занявшему место ведущего.
— Не понял вас…
— Возвращайтесь домой.
— А вы?
— Иду на цель, — доложил ему Ратников уже как старшему группы.
Оставляя за собой дугу следа, подбитый штурмовик разворачивался на обратный курс, в сторону порта. Он шел в прохладном небе майского утра, шел со снижением, а на тяжелеющих крыльях играли розовые блики едва поднявшегося над горизонтом солнца. Внизу медленно смещалась весенняя земля, разлитой ртутью поблескивали озерца, но он искал свою цель — серый, затянутый смогом порт — и остановил вращение самолета, когда в лобовом стекле увидел изгиб бухты.
Во время налета он приметил причаленный у пирса танкер, обстрелял его тогда, пожалев, что не осталось в запасе бомб.
Ему было совершенно ясно, что если он вот так прямо, в открытую пойдет на цель, то немцы собьют его сразу, как куропатку: около трехсот стволов понатыкано по овалу бухты.
Они уже заранее открыли заградительный огонь, наверняка предвкушая победу. Небо впереди Ратникова вскипало зенитными разрывами. Не заходя в зону огня, он перевел машину на крутое пикирование — пусть думают, что самолет неуправляемо падает вниз. Конечно, пройти их почти невозможно. Но Ратников имел свой вариант атаки.
Пикируя, он с сожалением подумал о том, что так много оставляет на земле незавершенных дел.
По пути на фронт ему удалось выкроить пару дней и побывать в родных местах, на Брянщине. Его тихая деревня стояла на семи холмах, тесно сросшихся друг с другом. Полукольцом замыкали они прозрачное озеро. В застывшую гладь смотрелись со склонов раскидистые вербы, вдоль улицы клубились молодые вязы. Родина вспоминалась Ратникову почему-то в солнечном свете, в яркий июньский день, с курчавой «кучевкой» на небе, хотя последний раз он был дома в весеннюю распутицу. Его деревня стояла выжженной, холодный ветер свистел в голых ветках усыхающих вязов, над пепелищами возвышались обгоревшие «щулаки». Он видел свою родину поруганной, опустошенной, но и в эти минуты чувствовал себя неотделимым от нее. После войны он рассчитывал обязательно вернуться сюда и больше никогда не отрываться от своего дома.
Перешагнув тогда порог полутемной времянки, он встретил растерянный взгляд жены с напряженной полуулыбкой на лице. Она, похоже, не верила глазам своим.
Жена… Вдоль левой щеки незнакомый шрам… Партизанский отряд выходил из кольца, пришлось отстреливаться и ей, партизанской учительнице. После ранения она избегала света с левой стороны, а тут забылась, шагнула к нему с протянутыми руками. Он до сих пор помнил ее вздрагивающие под ладонями плечи, ее счастливые слезы…
А рядом, на сколоченной дедом табуретке, сидел его трехлетний сын и смотрел снизу во всю синь своих глаз на появившегося прямо с неба отца.
Малыш осторожно встал на табуретке, потянулся к нагрудному знаку отличия и прошепелявил «самолет» с родовым дефектом: все Ратниковы произносили «с» так, будто при этом приходилось складывать язык вдвое.
Все, казалось, будет счастливо и долго: поднимется на самом высоком из холмов тесаный дом, вырастет сын, вновь разрастутся буйные вязы. И все это будет обязательно! Только уже без него…
Капитан Ратников выводил самолет из пикирования с особой осторожностью: боялся создать перегрузку. Что стало с его боевой машиной? Обшивка за кабиной радиста обгорела, на фюзеляже выступили полукружья шпангоутов. Начала трескаться кромка хвостового оперения. Следующая очередь за рулями управления.
Но штурмовик продолжал полет. Главное — оставались надежными крылья, они были предусмотрительно защищены броней.
Навстречу ему вразнобой захлопали зенитки. Они опоздали. Белые венчики разрывов вспыхивали значительно выше. Фашисты, очевидно, ждали, что самолет вот-вот упадет в море. А штурмовик выровнялся и, прижимаясь к поверхности залива, устремился на порт. Он шел в десятке метров от берега, рядом с зенитными батареями, стремительно отдаляясь от следовавшей за ним цепочки разрывов.
Пока Ратникову все удавалось. Он так и рассчитывал — выключить зенитки из игры. С берега, вдоль которого он шел, сбить не могли: самолет находился в мертвой зоне, а с противоположного берега бухты особенно не постреляешь: не будут же они бить по своим батареям.
Но главную опасность с самого начала Ратников видел в зенитных пулеметах. Они стояли на каждом боевом корабле, и в поединке пилота с пулеметчиком трудно обычно предсказать кому-либо победу. Летчики брали верх, когда атаковывали внезапно. А тут сместилось все не в их пользу.
Ратников поэтому и не пошел сразу на танкер, держался ближе к берегу, но не выпускал свою цель из поля зрения. Он рассчитывал пройти в стороне от судна, а затем на траверзе с крутого виража выйти под прямым углом к его борту. Их будут разделять считанные километры, по времени меньше минуты — не так уж много им на прицеливание.
Море обещало близкий шторм. Под самым крылом неторопливо катились друг за другом белесо- глянцевые валы с тающими обрывками пены на тыльной стороне ската. Капитан Ратников вел самолет над тесной бухтой, запруженной врагами, ощущая всем своим существом сотни нацеленных пулеметных стволов.
«Не скажет ни камень, ни крест, где легли…»
Немцы пока молчали, ждали его на вынужденную посадку, будто он должен с момента на момент коснуться воды. Но когда он чуть приподнял машину,
Красноватыми нитями потянулись со всех сторон трассы зенитных пулеметов, большинство из них скрестились чуть выше кабины. Капитан Ратников сидел слегка наклонив голову. Ему казалось, что каждая трасса тянется точно к самолету, но она проходила мимо, и он продолжал свой полет к цели.
Шли его последние минуты. У каждого они бывают разные. Ему выпали вот такие, сквозь пулеметный огонь.
Коротким звонким хлыстом очередь прошлась по левому крылу, и Ратников дернул ручку вверх: рядом вода, стоит самолету чуть коснуться ее — и тогда все будет кончено разом. Но едва он приподнялся, как понял, что сделал ошибку. Следующая очередь тоже прострочила левое крыло, резанула сзади по фюзеляжу. Фашистам как раз и нужно было оторвать самолет от воды, поднять его повыше. Ратников снова отдал ручку управления вниз, смещаясь скольжением ближе к середине борта танкеров. И в который раз подумал, что его только и спасает броня на крыльях.
Он продолжал идти вперед, но, чем ближе подходил к своей цели, тем меньше надежд оставалось дойти до нее. Он не поверил себе, когда в эфире раздался привычный, неторопливый голос лейтенанта Кийко:
— Двадцать пятому пристроиться слева!
А через короткую паузу скороговорка Бессонова:
— Двадцать шестому — справа!
Вся пятерка штурмовиков стояла по обе стороны рядом с ним. Ратников видел, как ведущий левого звена лейтенант Кийко кивнул ему, а Бессонов энергично потряс сцепленными в рукопожатии ладонями.
Все-таки догнали, пошли рядом. Поровну поделили на его последней прямой причитавшуюся ему одному долю огня. Значит, правильно учил он их воевать.
