Пассажир без багажа

ГЕРЦОГИНЯ (безапелляционно). Теперь детей нету. Он просто неблагодарный. (Гастону.) Ваш случай один из самых волнующих в психиатрии; вы одна из самых душераздирающих загадок минувшей войны, и — если я правильно поняла ваше вульгарное выражение — вас это только смешит? Ведь вы — как совершенно справедливо выразился один журналист, и весьма талантливый журналист! — вы, в сущности, неизвестный солдат, только не мертвый, а живой, и вас это смешит? Неужели вы никого не уважаете?

ГАСТОН. Но раз это я сам…

ГЕРЦОГИНЯ. Это совершенно не важно! От имени тех, кого вы собой представляете, вы обязаны запретить себе смеяться над собой. Не воображайте, что я просто острю, эти слова выражают самые заветные мои мысли: когда вы видите себя в зеркале, Гастон, вы обязаны снимать перед собой шляпу.

ГАСТОН. Я… перед собой?

ГЕРЦОГИНЯ. Да, вы перед собой. И все снимают, зная, что вы собой олицетворяете. Кто вы такой, чтобы не признавать ничего святого?

ГАСТОН. Никто, Герцогиня.

ГЕРЦОГИНЯ. Лукавый ответ! Вы наверняка считаете себя каким-то значительным лицом. Просто газетная шумиха вскружила вам голову, вот и все.

ГАСТОН пытается заговорить.

Не возражайте, а то я рассержусь!

ГАСТОН, опустив голову, снова отходит к статуэткам.

Ну как вы его находите, Юспар? 

ЮСПАР. Такой же, как всегда, равнодушный.

ГЕРЦОГИНЯ. Равнодушный! Вот оно наконец нужное слово. Целую неделю оно вертелось у меня на языке, только я не сумела его вымолвить. Равнодушный! Именно так. А тут с минуты на минуту должна решиться его судьба. Ведь не мы с вами, надеюсь, потеряли память, ведь не мы разыскиваем родных? Права я, Юспар, или нет?

ЮСПАР. Конечно, не мы.

ГЕРЦОГИНЯ. Так в чем же дело?

ЮСПАР (разочарованно пожимает плечами). Вы еще полны иллюзий, как неофит. Но вот уже годы и годы все наши попытки разбиваются о его равнодушие.

ГЕРЦОГИНЯ. Во всяком случае, было бы непростительно недооценить заботы моего племянника. Если бы вы только знали, с каким ангельским терпением он его лечит, всю свою душу вкладывает! Надеюсь, перед вашим отъездом он рассказал вам о последних событиях.

ЮСПАР. Когда я приходил за бумагами Гастона, доктора Жибелена не было в приюте. А я, к сожалению, не мог его ждать.

ГЕРЦОГИНЯ. Что вы говорите, мэтр? Вы не видели перед отъездом нашего малыша Альбера? Значит, вам неизвестна последняя новость?

ЮСПАР. Какая новость?

ГЕРЦОГИНЯ. Когда Альбер сделал Гастону последний абсцесс, ему удалось заставить его заговорить, пока тот был еще в бредовом состоянии. О, конечно, не бог весть что. Он просто сказал: «Сопляк».

ЮСПАР. Сопляк?

ГЕРЦОГИНЯ. Да, сопляк. По-вашему, это не бог весть что, но интересно другое — это слово само пробудилось в его памяти, никто не слышал, чтобы это слово при нем произносили; короче, есть все основания надеяться, что слово это всплыло в его памяти из прошлого.

ЮСПАР. Сопляк?

ГЕРЦОГИНЯ. Сопляк. Конечно, указание крохотное, однако это уже что-то. Его прошлое отныне уже не просто черный провал. Как знать, может, именно этот сопляк выведет нас на верный путь? (Мечтательно.) Сопляк, сопляк… Быть может, прозвище какого- нибудь школьного приятеля… Семейное ругательство, мало ли что. Но отныне у нас все-таки есть пусть самая ничтожная зацепка.

ЮСПАР (мечтательно). Сопляк…

ГЕРЦОГИНЯ (восхищенно повторяет). Сопляк! Когда Альбер пришел сообщить мне об этом чудесном, об этом неожиданном успехе, он еще с порога крикнул: «Тетя, больной сказал слово, относящееся к его прошлому: он выругался!» Признаюсь, я затрепетала, друг мой. От предчувствия какой-то грязи. Я была бы в отчаянии, если оказалось бы, что такой прелестный юноша — и вдруг низкого происхождения. Подумайте только, наш малыш Альбер ночи напролет с ним не спит — даже похудел, дорогое дитя, — расспрашивает, делает ему в зад уколы, и вдруг после всех этих трудов память к нему вернется и выяснится, что малый до войны был каменщиком! Но сердце говорит мне, что это не так. Ничего не поделаешь, дорогой мэтр, я неисправимая мечтательница. Сердце мне подсказывает, что пациент нашего Альбера был до войны знаменитостью. Лично я предпочла бы, чтобы он оказался драматургом. Великим драматургом.

ЮСПАР. Ну, знаменитостью-то вряд ли. Его бы давно уже узнали.

ГЕРЦОГИНЯ. Но фотографии ужасно скверные… И потом, война — великое испытание, разве не так?

ЮСПАР. Я что-то не припомню, вроде даже не слышал, чтобы какой-нибудь знаменитый драматург пропал без вести во время войны. Эти господа публикуют в журналах каждое свое даже малейшее перемещение, а уж тем более… исчезновение.

ГЕРЦОГИНЯ. Ах, жестокий, жестокий! Вы разбили мою самую заветную мечту. Но все равно, в нем чувствуется порода, в этом вы меня никогда не разубедите. Взгляните, как на нем сидит этот костюм. Я заказала ему костюм у портного, который шьет на Альбера.

ЮСПАР (надевая пенсне). Ах вот в чем дело, а я-то думал: что-то не узнаю приютского костюма…

ГЕРЦОГИНЯ. И вы не догадались, дорогой мэтр, что если я все-таки решилась поселить Гастона у себя в замке и собственнолично развожу его по семьям, которые требуют к себе пациента Альбера, неужели же я допустила бы, чтобы он щеголял в серой бумазее?

ЮСПАР. Прекрасная все-таки мысль устраивать очные ставки в домашних условиях.

ГЕРЦОГИНЯ. Верно? Как только наш малыш Альбер стал во главе приюта, он так прямо и заявил. Сказал, что найти свое прошлое Гастон сможет, лишь вновь окунувшись в атмосферу этого прошлого. И естественно возникла мысль — свозить его в пять-шесть семейств, которые представили наиболее веские, наиболее волнующие доказательства. Но Гастон у Альбера не единственный пациент, и речи быть не могло, чтобы Альбер бросил приют и сам разъезжал по домам. Просить у министерства кредита, чтобы организовать надежный контроль? Но вы же знаете, какие они в министерстве жмоты? Ну что бы вы сделали на моем месте? Я сказала: «Есть!», как в четырнадцатом году.

ЮСПАР. Пример, достойный подражания!

ГЕРЦОГИНЯ. Я и думать без дрожи не могу о тех временах, когда в приюте царил еще доктор Бонфан, когда каждый понедельник семьи валом валили в приемную на пятиминутное свидание с Гастоном и торопились на ближайший поезд!.. Пойдите узнайте в таких условиях родную мать и отца. О нет, нет, доктор Бонфан умер, и я знаю, наш долг молчать, но не будь молчание о мертвых священным, я сказала бы как минимум, что он ничтожество и преступник.

ЮСПАР. Ну, уж и преступник…

ГЕРЦОГИНЯ. Не выводите меня из себя. Господи, как бы я хотела, чтобы он не умер, чтобы я могла в лицо ему это сказать. Преступник! По его вине этот несчастный с восемнадцатого года болтается по психиатрическим больницам. Просто ужас берет при мысли, что пятнадцать лет его