«Думаю, ей было трудно выдерживать контактность и импульсивность Климента Ефремовича. И вообще ей трудно было быть женой человека с такой властью. Она никогда им не командовала, но он без нее ничего в доме не решал. Разногласий у него с ней никогда не было.
Екатерина Давидовна как-то внутренне всегда была уверена, что переживет Климента Ефремовича. Очень рано начала собирать материалы для его музея. Порвав с родной семьей, она гордилась Ворошиловым, как своим родом. Все, что касалось его, должно было быть отличным и достойным имени».
Не имея детей, Ворошилов в 1918 г. усыновил 4-летнего мальчика Петю, взяв его из детского дома, поскольку он понравился ему и его жене. Этот мальчик рос в семье, как настоящий родной сын. Кончил школу, затем институт, стал конструктором танков, в 1935 г. женился на Надежде Ивановне, в то время просто Наденьке, с которой учился в одной школе, но познакомился только в 1932 г. И вот тогда-то Ежов нанес коварный удар по родителям жены молодого человека. Упор делался на следующее: ее отец, агроном по профессии, прежде был эсером, приехавшим в Москву из Саратова; как и многие, перешел в партию большевиков, работал в Наркомземе СССР заместителем начальника главка, занимался сахарной свеклой и жил в знаменитом Доме на набережной (1931 -1934). По утверждению Ежова, он готовил с группой эсеров- террористов покушение на Сталина. В результате родители попали в тюрьму, а затем в лагеря. Надежда Ивановна вспоминает:
«В 1937 году моего отца арестовали как врага народа. Вскоре взяли и мать. А я при этом жила в семье Ворошилова. Ходила с передачами в тюрьму.
Никогда ни одного слова упрека не сделал мне Климент Ефремович. Я ни разу не попросила его ни о чем, касающемся моих родителей. Вела себя, как будто ничего не случилось, но однажды в разговоре наедине Екатерина Давидовна сказала мне, что моя мать — мещанка.
Я ответила: — Это не криминал.
Свекровь моя — ни слова в ответ. Она, видимо, пыталась самой себе объяснить, за что посадили мою мать, не находила ответа, и это «мещанка» было попыткой объяснения. Климент Ефремович, ни слова не сказав мне о «моих врагах народа», накануне войны все же вытащил маму из тюрьмы. По состоянию здоровья. Она жила с нами, с Климентом Ефремовичем и Екатериной Давидовной в одной квартире.
Жили мы мирно. Ворошиловы очень оберегали мою с Петром Климентьевичем любовь. Мы наполняли их жизнь суетой, заботой, давали ощущение семейного клана». И еще:
«Она (мать. —
Все это особенно усилилось в ней к тридцать седьмому году и позже тоже серьезно проявлялось. Вообще с тридцать седьмого между всеми кремлевскими семьями пролегла пропасть. Оставшиеся на свободе замкнулись внутри семейных кланов, прекратились совместные вечеринки. Как-то все внезапно осели, огрузли, постарели. Словно ураган пролетел над Кремлем. И его окрестностями».
Ежов надеялся, что Ворошилов — в силу испытанного позора — подаст в отставку. Но Ворошилов не сделал этого, а Сталин его к тому не принуждал. По тем лихим временам Ворошилов и его жена проявили самое настоящее благородство. Не каждый, даже из «ответственных», считал возможным поступить подобным образом.
Это лишь два эпизода из жизни семьи Ворошилова. Трудных же моментов имелось очень много. О том может рассказать лишь подробная биография, основанная на документах. Воспоминания же самого Ворошилова очень неполные.
Чего только не делал Ежов, стараясь «свалить» главу армии! Не удалось. Не он Ворошилова «похоронил», а Ворошилов его!
Как видно из этого небольшого рассказа, принадлежность к высокопоставленным семьям связана не только с удовольствиями и роскошной жизнью, но также часто и со смертельным риском
Возвращаемся к арестованному маршалу и его дальнейшей судьбе.
На следующий день, 27 мая (еще до ареста Якира и Уборевича. —
Вот так они, эти «невиновные», о себе говорили и писали, так вели себя во время следствия! Никто не пожелал покончить самоубийством, как Гамарник или Томский! Как же можно квалифицировать их поведение? Если они были невиновны, но говорили о себе и писали такое, значит, были они завзятыми трусами, не признававшими ни стыда, ни совести, ни чести! Чем они тогда лучше генерала Власова, перебежавшего на сторону Гитлера?!
Маршал Жуков о последнем отзывался с презрением: «Трус! Должен был застрелиться раньше, чем попал в плен к немцам! Но предпочел предательство — подлость всегда рядом с трусостью ходит». (Миркина А. Маршал пишет книгу. — «Огонек». 1988, № 18, с. 18.)
Справедливо сказано! Но разве к Тухачевскому и его коллегам эти слова не относятся?! Ведь они своим подлым поведением (если они невиновны!) причинили вреда в тысячу раз больше, чем Власов!
Поклонники маршала придают очень большое значение разным психологическим моментам, в частности тому, в каком виде бывшего маршала вели на первый допрос к Леплевскому. Шел он в таком наряде: прекрасном сером штатском костюме, с армяком из шинельного сукна на плечах, а на ногах его находились лапти!! Наверное, это имело некоторое значение: лапти наглядно показывали бывшему маршалу изменение его социального статуса! Но могла ли такая мелочь заставить действительно честного человека оговаривать себя и других людей?!
Нет, не убедительно выглядят все попытки оправдать Тухачевского и найти ему извинения! Даже если били его «под микитки»! Ведь известны же примеры стойкости со стороны других людей! Так, комкор Василенко, которого оговорил Медведев, несмотря на все допросы, виновным себя так и не признал! Его тоже расстреляли, но он ни других, ни себя не оговорил! (Поляков Н. Заговор, которого не было. — «Социалистическая законность». 1990, № 10, с. 59.)
Так почему же, вновь следует спросить, если Тухачевский был действительно не виновен, — почему же он проявил такое малодушие, такое отсутствие душевной стойкости?! Едва его арестовали, как он тут же признал себя виновным в заговоре, измене, шпионаже и прочих позорных вещах! Что, разве он не понимал,
