обратились бы к девицам-тех, надо полагать, императорская солдатня обучила непечатным словам... Короче говоря, переписка попала в руки агента, работающего и на тех, и на других, и он отнес их французскому командованию. Представляете, какое там стояло веселье, когда поняли, чьи это письма... Но вскоре выяснилось, что содержание писем уже ни для кого не секрет: море вынесло бутылки на отмели Тахо, их находили то тут, то там. переписка стала притчей во языцех... правду сказать, я не знаю. так ли уж велика была роль этих бутылок, они ли скомпрометировали французов в Лузитанской республике, зато Буонапарте, когда узнал об этом деле, разъярился и побил весь севрский фарфор в Компьене... а уж чего наслушался Бертье!
Бедный Бертье... Да, его подымали на смех, но ни один самый славный военачальник не удостоился таких слов, какие были сказаны о нем. Я имею в виду, короткую пометку Стендаля в его трактате 'О любви', в том месте, где он говорит: '...утверждают, что в старости изменяются наши органы, и мы уже неспособны любить; я этому не верю. Ваша любовница, став вам близким другом, дарит вас другими радостями, радостями, которые красят старость... Цветок, утром, в пору цветения, бывший розой, вечером, когда миновал сезон роз, превращается в восхитительный плод'.
В рукописи Стендаль написал: 'For me [Для меня (англ.)] Любовь князя Ваграмского...' Пометку эту он зачеркнул из деликатности: в 1822 году, когда появилась книга 'О любви', госпожа Висконти была еще жива.
А теперь, когда нет уже ни Александра Бертье, ни Джузеппы, сплетни позабылись, восторжествовало чувство, выраженное Стендалем: прекрасная, продолжавшаяся и на закате история Джузеппы Висконти и князя Ваграмского, которые любили друг друга. Все прочее-грязь человеческих помыслов, и пусть Атлантический океан носит ее на своих волнах, выбрасывает на португальское или какое другое побережье вместе с разбитыми днищами больших кораблей, ракушками, водорослями, обломками далеких кораблекрушений. В памяти будущего сохранится только долгая верность любовников, постоянство в любви, а не случайные, не имеющие значения измены с одной и другой стороны: кому какое дело, что госпожа Висконти переспала с Эллевью, певцом, о котором все знали, что он не чувствует влечения к женщинам, и кому какое дело до ее мимолетных связей-между прочим, и с Макдональдом; не будут также удивляться и тому, как сложились отношения между нею и Бертье потом, когда император женил своего военного министра на молодой баварской принцессе. И мог ли простодушный Бертье подозревать, когда он в весьма определенных выражениях писал из Москвы госпоже Висконти, что его очень тянет к молодой жене, мог ли он знать, что письмо будет перехвачено в лесах Белоруссии партизанами, тревожившими Великую армию, и что в XX веке это письмо опубликуют вместе с остальной захваченной почтой и несколькими письмами некоего Анри Бейля, более известного впоследствии под именем Стендаль? Пыль, пыль... Время все смывает с людей, грязь выплескивается, над ними проносится свежий всеочищающий ветер Истории-все равно как если бы дома целое столетие, а то и больше простояли с открытыми настежь дверями и окнами, и там гулял ветер, - и вот уже нет старой занавески, сдунутой сквозняком, ее обрывки еще колышутся в воздухе, словно человеческая рука машет нам на прощание... не останется ничего-только музыка, только божественная и глубокая музыка любви.
Это далекое будущее-наше будущее. Но будущее Бертье, его близкое будущее обязывает нас все пересмотреть, хотя его имя и вписано в 'Справочник флюгеров' наряду с чиновниками, кормившимися из двух кормушек-Империи и Монархии, наряду с тем художником, что в революционной картине пририсовал лилию на знамя, с тем писателем, что в своей оде подменил Маленького Капрала герцогом Беррийским... Два месяца... Нам легче будет понять Бертье при тусклом свете последующих двух месяцев.
Князь Ваграмский идет навстречу своей судьбе, как скупец, унося шкатулку с драгоценностями Джузеппы. В этот вечер в Лилле, в этот последний вечер во Франции, оставшись один в комнате, отведенной ему в бригодовском доме, он открыл шкатулку и разложил на кровати жемчуг и драгоценные камни, он берет в руки эти сокровища, перебирает бриллианты короткими, пухлыми, волосатыми пальцами. В бриллиантах переливается тусклый свет свечи, бриллианты переливаются в его руках. Если бы мы ограничились только этой картиной, какие мысли о маршале пришли бы нам в голову-что он подсчитывает, что он прикидывает? А на самом деле для него это камешки, камешки, которые оставило море, отхлынув вместе со всей его прошлой жизнью. В самом деле, что ему драгоценности, если они не ласкают шею, плечи, если они не льнут к полуобнаженной груди, что ему браслеты, если они не украшают запястье белой руки, руки редкостной белизны для такой брюнетки? Да, все это надо продать, чтобы можно было жить-ему, Марии-Елизавете и детям... что тут дурного, если Джузеппа им поможет... к тому же взамен он оставил документ... обеспечивающий ей ренту... он может исчезнуть, умереть-госпожа Висконти не будет нуждаться.
Каким странным кажется в наше время, что человек, спасаясь бегством, покидая свою родину в дни серьезного государственного потрясения, мог обеспечить своей любовнице ренту с оставленных им поместий и что эта рента выплачивалась в течение всей ее жизни... а прожила она, если не ошибаюсь, еще двадцать лет... выплачивалась неукоснительно через банкирскую контору. В усовершенствованном нами мире такие вещи невозможны. Бертье наших дней располагал бы только тем, что захватил с собой, а то, что осталось: земли, дома, счет в банке-все было бы конфисковано. Его бывшая любовница, чтобы не умереть с голоду, давала бы уроки итальянского языка, разумеется если бы нашлись ученики, которые не побоялись бы, что это им повредит. Или пошла бы в прислуги. И уж конечно, не получала бы каждый месяц чек на контору господ Лафита и Перрего.
По крайней мере хоть эта забота снята с князя Ваграмского.
Сегодня вечером он думает только о том, что наденет Джузеппа на свою прекрасную полную шею, когда пойдет в театр... Она. правда, оставила себе не имеющие особой цены кораллы, большую брошь во вкусе барокко, изображающую сирену, которая лежит под чем-то вроде пальмы, длинную бледно-розовую цепь с фермуаром зеленоватого золота... 'Но вот ведь сумасшедшая!
Отдала мне даже сапфиры, я же говорил, чтобы она оставила их себе...' И Бертье кончиком своего толстого мизинца подцепил кольцо с иссиня-черным камнем, таким темно-темно-синим, какими бываю! порой горные озера...
Тут целый убор: ожерелье из четырех рядов плоских прямоугольничков, серьги с подвесками, два браслета, широкие, как манжеты, обе броши и полудиадема-цветы на бриллиантовых ветках. Сапфиры Невшательского владетельного дома... Ни для кого это не было тайной: ведь император отдал Невшатель в удел своему военному министру. 'Первый раз Джузеппа надела их в Оперу, на ней, как сейчас помню, была тогда горностаевая накидка на синем шелку, затканном белыми пчелами... весь Париж смотрел на нее, а господин Висконти, сидевший рядом, с невозмутимым спокойствием наводил серебряный с перламутром лорнет на ложи, разыскивая свою любовницу...'
Целая жизнь заключена в этих рассыпанных по кровати камнях. Вот это он подарил ей в первые дни в Риме, а вот миланские подарки... это-по возвращении из Египта... вот эти кольца-битвы, а эти ожерелья- мирные договоры. Есть тут и альковы, и безумные ночи, и комнаты в гостиницах, и постели во дворцах... когда на госпоже Висконти были только бриллианты или дымчатые топазы. Она знала душу своего Сандро. Тут и солитер, который он подарил ей накануне свадьбы с МариейЕлизаветой. Она вернула все. В этом сверкающем хаосе Александр обнаружил даже две-три драгоценности, которых не помнит, не может припомнить, когда он их дарил; и он ощутил острую ревность. Кто? Не раз он видел, как на балах или в театре она улыбалась из-за веера проходившим мимо мужчинам. Улыбалась с видом сообщницы, которая отвечает на слишком официальный и потому вызывающий подозрение поклон.
От мысли, что она могла быть в объятиях других мужчин, он испытывал жестокие страдания, готов был вырвать себе глаза. отрезать руку, бог знает что над собой сделать... Ах, какой смысл мучить себя теперь из-за того, что могло быть. Их бурные ссоры.
Обиды. А потом примирения... при встрече в обществе... у старой подруги... на вечере, все эти люди вокруг, желание убежать, быть наедине с ней, быть снова...
Драгоценности были раскиданы на постели, где князь Ваграмский собирался отдохнуть до двенадцати ночи-до того часа, на который был назначен отъезд его величества. Его разбудил Антуан: открыв оставшуюся незапертой дверь и войдя в комнату, он застал Бертье полураздетым на постели среди беспорядочно разбросанных вещей, там, где его свалил сон.
Антуана, кучера, бывшего также доверенным лицом и лакеем князя Ваграмского, по-видимому, не удивила эта картина, он подождал, пока маршал очнется после сна: тому приснилось, будто Мария-
