Скрываться здесь, в этой Пикардии, которую нищета издавна отторгла от христианской веры. Здесь, на исконной родине крестьянских бунтов, у одного из друзей Гракха Бабефа, здесь, между Абвилем и Амьеном... Белокурая девочка, которую он качал на коленях и которая звала его 'дядюсь'... Затем образ ее вдруг померк, как только он мысленно произнес имя Ромма, старого друга своей юности, о котором сейчас, через двадцать лет, никто уже не помнит в этом неблагодарном крае. Сейчас ему, Ромму, было бы шестьдесят пять лет. И он тоже ехал бы сейчас в Овернь или еще куда-нибудь, как едет он сам, Жубер, в Пикардию. Сидел бы сейчас в такой вот колымаге и болтал бы с каким-нибудь Бернаром... Двадцать лет, как это долго и как быстро они проходят!.. И вот что сталось с ними со всеми через эти двадцать лет! Как-то выглядит сейчас, через двадцать лет, малютка Софи? Узнает ли она, Софи, своего 'дядюсю'? Говорила ли она когда-нибудь о нем со своим обожаемым Бернаром?
По дороге им то и дело попадались тяжело шагавшие за своими конями крестьяне, возвращавшиеся с полевых работ. На пашне валялся брошенный плуг. Чуть подальше бороновали.
А он, Бернар, продолжал свой рассказ: рассказывал о ручном труде в исправительных заведениях и о том, как фабриканты отыскивают увечных ткачей в больницах и как те соглашаются работать за полцены. О доме призрения-прямо при выезде из Амьена, рядом со знаменитым променадом Лаотуа, - куда вместе с бродягами и умалишенными сгоняют каторжников, списанных с галер в силу тех или иных физических недостатков, женщин, заклейменных палачом у позорного столба, - словом, всех осужденных департаментскими трибуналами. Корпуса этого дома призрения стоят вплотную друг к другу и разделены восемью узенькими двориками. В иных дворах слышен непрерывный вой-это воют сумасшедшие. Мужчины и женщины живут в разных зданиях, и в каждом есть мастерская примерно на три десятка прялок. Сейчас там хотят установить хлопкопрядильные станки, но не хватает места. Официально считается, что плата здесь такая же, как и у обыкновенных рабочих, но в заведении существует система удержаний. Работа оплачивается сдельно, так что человеку трудно установить подлинные размеры своего заработка. В заведении имеется несколько ткацких станков устарелого образца, принятого еще в прошлом веке. У всех этих людей-заключенных, нищих, умалишенных-из заработка вычитают также стоимость инструмента.
- Вы только вообразите себе этот ад: сумасшедшие воют, жужжат прялки, станки грохочут... И в этом содоме от зари до зари трудятся люди. Из окон видна одна только часовня, заслоняющая небо и отделяющая женскую половину от мужской.
Единственный отдых-молитва, единственное лакомствоовощная похлебка. Как же, скажите на милость, можно объединить этих людей с крестьянами и работниками мануфактур? Я слышал, как один фабрикант выражал пожелание, чтобы каторжников заставляли отбывать свой срок в домах призрения, где бы они работали для ткацких мануфактур. И, смотрите вы, какой выискался филантроп: осудил смертную казнь, которая лишает его ткачей.
Слушал ли старик Бернара? Под тяжелую мерную рысь рабочих лошадей, волочивших тряский фургон по ухабам, он целиком ушел в свои думы о былом. Лицо застыло, как у статуи, а крупный длинный нос придавал ему какой-то особенно значительный вид, смущавший собеседника. Наконец он заговорил, и слова его не имели никакого отношения к амьенскому дому призрения.
- Твой отец, Бернар, никогда не рассказывал тебе о Ромме?
Я имею в виду Жильбера Ромма, потому что был еще Шарль Ромм, его брат, тот, что посвятил себя исследованию болот и пережил Жильбера... А о самом Жильбере не рассказывал? У меня хранится любопытная книга, он выпустил ее в Третьем году под названием: 'Численник землепашца на Третий год Республики'. И вообрази, что в первом издании книги, подготовлявшемся в отсутствие автора, по недосмотру наборщика выпал целый месяц-прериаль... получилось так, словно наборщик не желал, не мог допустить, чтобы в книге человека, сложившего свою голову именно в прериале, упоминался этот месяц...
- А это верно, что он погиб? - осведомился Бернар. - Коекто утверждает, что, после того как Ромм ранил себя кинжалом, его не могли сразу отправить на эшафот, и ему удалось бежать, говорят даже, что его видели 18 брюмера в Сен-Клу, где он призывал народ выступить против государственного переворота...
- Увы, - продолжал со вздохом господин Жубер, - все это сказки, придуманные себе в утешение... в его книге нынешний день-первый день жерминаля-назван не в честь святого, а в честь весеннего цветка-белой буквицы... помню даже, какими комментариями сопровождается это слово в календаре Ромма:
'Листья ее употребляют в вареном виде; цветы кладут для отдушки в вино, а корни-в пиво; овцы охотно ее поедают'. В свое время я жил в этом краю у отца Софи, ты был тогда в том возрасте, когда ребят отдают в подручные к ткачам, я вспомнил про эту книгу и отправился по весне с отарой на пастбища-отец Софи неусыпно пекся об улучшении поголовья и скрещивал местных пикардийских овец с испанскими мериносами, - так вот.
я сам видел в лесу, с какой охотой щиплют овцы белую буквицу...
Ромм не ошибся...
- Вы жили у отца Софи? - воскликнул Бернар. - В СенРикье?
- Да, в Сен-Рикье, сынок... где ваши отцы-твой и еесделали гораздо больше, чем полагают, для экономической независимости страны! Редко кто так всесторонне изучал вопросы воспроизводства овечьего поголовья, а ведь в те времена избавление от засилья английских товаров являлось общенациональным делом. Знаешь ли ты, что послал меня сюда другой патриот, развивавший их взгляды, знаток феодального права, который, роясь в бумагах пикардийских земледельцев, установил причины бедности безземельных крестьян... Имея в виду дальнейший рост стада и его потребность в кормах, он предлагал устраивать искусственные пастбища и разработал особую систему смены культур, в зависимости от времени года, о чем в ту пору и понятия не имели...
- Это Бабеф! - воскликнул Бернар, и собеседник его утвердительно кивнул головой. Оба путника надолго замолчали, погрузившись в раздумье о далеком и близком. Эти общие воспоминания-мечты сближали их вопреки разнице лет в четыре десятка.
Оба они-и молодой развозчик шерсти, и старик, бывший член Конвента, возможно каждый по-своему, ощущали глубокую связь, существующую между шерстяной промышленностью и разведением тонкорунных овец, улучшением лугов и стараниями патриотов, которые столь прозорливо и столь безошибочно видели, в чем состоят интересы Франции.
День уже клонился к закату, солнце расплывчатым диском катилось вслед за путниками слева от дороги к горизонту, временами исчезая за завесой тумана. Дорога шла по гребню плато, вдоль небольших деревушек, а там, внизу, параллельно дороге, тянулась уже подернутая сумраком долина Малой Терэны; последние багряные отблески окрашивали гладь реки, и, даже когда солнце зашло, еще долго розовела вода, словно покрытая лаком. А крестьяне все продолжали выбирать камни из рыжей земли и складывать их в кучи.
Вдруг господин Жубер заговорил, как бы думая вслух:
- Наполеон... при всех преступлениях Наполеона-Наполеона, вернувшего эмигрантов. Наполеона, совершившего все то, что привело его к гибели, при всем том... видишь ли, надо признать, что Наполеон в той области, о которой мы с тобой говорим, претворял в жизнь наши старинные мечты-конечно лишь потому, что этого требовала его политика континентальной блокады... и все же он многое понимал, он покровительствовал суконной промышленности, велел выписывать из Испании баранов-производителей, отличал людей, старавшихся преобразить землю и улучшить поголовье скота... поощрял изобретателей машин, ouneiчил въезд английских мастеров... Тем нс менее мы имели достаточно веские причины устраивать против него заговоры: эти вечные войны, эта тирания... Твой отец-да и Бабефпоначалу был против Робеспьера... потом открыто, перед термидорианцами... он сказал, он признал его, он боролся за Конституцию девяносто третьего года, за дело Робеспьера... А теперь мы...
Ведь теперь Бонапарт, сваливший Бурбонов, уже не тот Бонапарт, понимаешь? И то, что мы будем предлагать народу...
- Вы не можете так думать всерьез!.. - воскликнул Бернар.
- Однако это так, сынок. Подобно Бабефу...
- Но Робеспьер тогда уже умер! Он был только знаменем. А Бонапарт жив!..
- Он жив и именно поэтому может принести нашему делу больше пользы, нежели мертвый. У него армия. Армия, очистившая себя от аристократов. Необходимо превратить ее в народную армию, объединить народ и армию... Не гляди на меня так, я еще не сошел с ума. А известно ли тебе, что неделю назад
