том, что они всегда были «не в курсе». Они жили за пределами мирового информационного поля. Может быть, конечно, это местная, заполярная, оторванная от мира «специфика», и в Москве дело обстояло как-то иначе — он не стал выяснять. Географически ему была ближе цивилизация Скандинавии, а не Москвы.
И логически он предположил, что в первую очередь ему надлежит выяснить, как обстоят дела с этим самым диабетом не в их отдельно взятом социалистическом захолустье, а на мировом, так сказать, уровне.
Он благодарил бога за то, что знал английский, то есть за то, что не нем и не глух; а именно в таком состоянии — полуглухие и полунемые — пребывали, на его взгляд, в современном мире люди, не владеющие иностранными языками.
Он прочитал всю существующую в мире литературу о диабете. Не все, что смог достать, а что, действительно, на данный момент существовало. Статьи в специальных медицинских журналах, издающихся для просвещенного круга узких специалистов, монографии, доклады на симпозиумах.
Узнал, что есть тонюсенькие, почти невидимые иглы, не оставляющие следа, компактный удобный шприц, с которым можно путешествовать, пользоваться хоть на международной конференции, в самолете, поезде.
Он использовал все имеющиеся деньги на поездки за рубеж, на то, чтобы обеспечить себе режим работоспособности, уклад жизни, при котором он может не быть инвалидом. На инъекции, которые дают ему возможность жить, не сосредоточиваясь на своей болезни.
Несмотря на довольно скромные доходы, «anгрейт» компьютера стал для него делом первостепенным. Ибо ради своего здоровья ему следовало иметь постоянный доступ к новейшей медицинской информации.
И он победил! Сам себя спас! Остался работоспособным, сделал какую-никакую, а все-таки карьеру!
Что ни говори, а это преодоление инвалидности — предмет его постоянной тайной гордости. И сознание, что он сам себя спас, придает ему невиданные новые силы. Сейчас, например, Полоцухин знает, что справится со всем, с чем полагается справиться, чтобы жизнь считалась достойной. Больше того, он все-таки уверен, что доберется до высоких деревьев.
Выйдет в отставку, купит дом — уже знает где: тоже на Севере, но в другом месте — с высокими деревьями. Дочери сейчас двенадцать. Полоцухин хотел, чтобы она очень хорошо выучила несколько языков. Не вылезала бы из Интернета. И обязательно, прежде чем определиться во взглядах, в выборе, попутешествовала, поглядела мир…
Пока Полоцухин размышлял обо всем этом, солнце, скрытое серебристой чешуей тающего облака, освободилось от него, вынырнуло, как лосось из северного озера.
Иностранцы в машине опять заохали.
А и правда, красиво. Полоцухин рассеянно оглядел открывшуюся почти до Баренцева моря панораму.
В конце концов, плевать на эту чокнутую тетку, встретившуюся ему в прошлое воскресенье, и ее безумное бормотание. Да мало ли кто что наговорит ?
Нельзя быть таким мнительным. Надо выбросить эту чепуху из головы!
— О, Сашья, это есть чудесный край! — восторженно заметила его спутница.
— Чудесный, — согласился он, покривив душой и подумав про себя: «С чудесами ведь, и вправду, все в порядке».
— Сашъя, все о кей? — подозрительно, не поверив его кривоватой улыбке, снова поинтересовалась иностранка.
— О кей, о кей! — вздохнув, согласился он. — Не все, конечно. Но кое-что, несомненно.
И еще раз постарался улыбнуться.
Он еще не знал, что это была его последняя улыбка: ночью, дома, ему стало худо. Так худо, как не было еще никогда.
* * *Ладушкину повезло. Такая фамилия в адресной книге города была только одна. Проживали Полоцухины по одному адресу.
Дверь открылась. Они встречали его все вместе, и Ладушкин понял, что это и есть семья Полоцухина. Вся.
Жена, дочь и маленький пуделек. Все в черном.
Дочка и Полоцухина-старшая — в черных свитерах.
Ну, собака, понятно, такой черной была и до траура.
Ладушкин даже чуточку опешил. Это было похоже на черно-белое зеркальное отражение его собственной семьи: тоже жена, дочь, собака. Только у него все были рыжие.
Грустная семья впустила Ладушкина, представившегося старым другом Полоцухина, в дом, угостила чаем.
— Вас не удивила его смерть?
— Вообще-то у него был диабет, — сказала жена — нет, не жена, а теперь уже вдова Полоцухина. — Поэтому мы все восприняли его смерть, хоть это и кощунственно звучит, как закономерность. А вообще смерть сейчас, если есть более или менее объяснимая причина, знаете ли, вовсе не повод для удивления.
Гоша Ладушкин, близко соприкасающийся с этой темой, только согласно кивнул.
