соперничество, а иногда и драки, чтобы выпустить пар.
Как всегда, любуясь их детской беззаботностью, я больше всего хотел одного — сохранить незамутненными источники их неподдельной радости.
Дальнее пастбище
Я рассчитывал проделать долгий путь от Топли-Лендинга на озере Бабин до хижины А-Тас-Ка-Нея на озере Такла дней за двенадцать — четырнадцать. Обычно сто десять миль можно пройти на каноэ по озерам за три дня, включая отдых. Однако на этот раз времени ушло гораздо больше, потому что груз был тяжелый, а за медвежатами и дроздами нужен был глаз да глаз. Маршрут был сложным, на волоки уходило много сил, и еще очень мешали встречные ветры. Пройдя миль двадцать пять к северу вдоль западного берега озера Бабин, я решил пересечь озеро там, где далеко вперед, образуя теснину, выдавался полуостров Грин-Эрроу. Озеро здесь было всего три мили шириной, и его спокойно можно было пересечь рано утром, до того как поднимется ветер. Я решил продолжать путь на север вдоль восточного берега, до устья впадающей в озеро реки.
В конце северо-восточного рукава в озеро впадал очень бурный поток. Я представлял себе, какой это будет трудной задачей — полторы мили тащить за собой на канате тяжелое каноэ вверх по течению озера Моррисон. Я знал, что мне предстоит проделать это снова в дальнем конце озера Моррисон, на другой порожистой реке, соединяющей его с озером Талоу. За этим озером я мог, как мне говорили, наткнуться на старую индейскую тропу, которая шла параллельно отрогам Бейт-Рейндж, а потом зигзагами спускалась вдоль крутого гребня гор, в долину озер Фрайди и Накинилерак… Хотя этот волок занимал всего четыре мили, я по прошлому опыту знал, что на него уйдет по меньшей мере четыре шестнадцатичасовых рабочих дня — шестнадцать раз по восемь миль. В те времена не считалось чем-то необыкновенным, когда здоровый молодой мужчина весом 160 фунтов перетаскивал на себе четыре тюка по восемьдесят фунтов в каждом. Само каноэ весило семьдесят девять фунтов. После этого трудоемкого волока, по словам Ред-Ферна, пойдут реки Накинилерак и Отет-Крик, изобилующие неисследованными порогами и водопадами.
Через десять минут плавания на север от Топли-Лендинга мы вновь оказались в незыблемом мире дикой природы, где люди еще отмеряли время по восходу солнца, полдню, закату, костру и неспешному сну — в мире, где койотам и волкам хватало и простора, и времени, чтобы петь свои древние песни, в этой огромной, широко раскинувшейся стране, где четыре величественных времени года четко сменяли друг друга и всякий подлинный сын северных лесов, познавший их, не в силах был с ними расстаться. Я смотрел, как вечерний ветер шевелит шерсть медведей, сидевших каждый на своем любимом месте, отвоеванном у других в горячих спорах, и удивленно разглядывавших живые существа на проплывавшем мимо берегу. В свою очередь, все животные на берегу глядели на нас. Рыжие белки уже начали громоздить высокие (до шести футов) кучи еловых шишек, пищухи ворошили припасенное ими сено на краях скал.
Четыре угрюмых индейца с ружьями медленно плыли вслед за нами до самого вечера, потом вдруг повернули и направили свою моторку назад к Топли-Лендингу. Спустя час Ред-Ферн и Клит Мелвил примчались на катере провести часок у нашего костра.
Я еще раз мысленно перебрал доводы в пользу того, чтобы переселиться в такой далекий и труднодоступный район, как озеро Такла. Во-первых, там можно будет намыть золото, а, во-вторых, я считал его идеальным местом, где можно спокойно вырастить медвежат и потом отпустить на волю. Чтобы нормально развиваться в собственной среде, им необходима естественная медвежья пища, а ее можно найти в местности, где есть болота, луга и лес, вдали от борьбы за существование на не выжженных пожаром, но пострадавших от засухи окрестностях озера Бабин.
Дикий медведь вырастает и запасается здоровьем на двадцать пять — тридцать лет жизни за счет жесткой программы физических нагрузок и питания, равной которой не знает ни одно другое животное его веса. Я не раз наблюдал, как медведи барибалы и гризли переплывали озеро шириной в три мили, а затем взбирались на гору на другом берегу, хотя могли бы выбрать и более легкий путь. Я видел также, как барибалы галопом спускаются с горы и, не снижая скорости, лезут на пихту высотой футов двести, как мы по шесту, обнимая ствол передними и задними лапами, пока не вскарабкаются до самой верхушки. Новый район обещал неограниченные возможности для развития всей заложенной в медведях энергии.
Еще одним доводом в пользу предложения А-Тас-Ка-Нея было то, что в окрестностях озера Такла на тысячи квадратных миль тянулись высокие, почти непреодолимые горы, непроходимые леса и несудоходные реки, где, наверное, еще многим поколениям животных будут неизвестны дальнобойные ружья с оптическим прицелом. Хотя парламент еще не утверждал проект закона о создании в этой части Британской Колумбии провинциального парка, вопрос о превращении ее в охотничий заказник был почти решен. Консервативно настроенные организации оказывали сильный нажим на Оттаву. Дальновидные канадцы не хотели сидеть, сложа руки, и ждать, чтобы с растительным и животным миром их страны произошло то же, что в Соединенных Штатах, где полностью стерли с лица земли дикую жизнь, что привело к непоправимому нарушению равновесия в природе — непростительной ошибке.
Пересечь теснины озера Бабин напротив полуострова Грин-Эрроу оказалось не так просто, как я думал. На второе утро пути я проплыл по гладкой зеркальной поверхности всего милю. Внезапный резкий порыв ветра развернул каноэ и едва не опрокинул его. В считанные мгновения вздыбились трехфутовые волны, и медвежата полезли прятаться от брызг под сиденье. Нос так задирался на гребне каждой волны, а днище так хлопало на подошве, что я испугался не меньше медвежат. Перевернуться при таком ветре посреди озера означало почти верную смерть, не говоря уже о том, что я лишился бы всего снаряжения и единственного средства передвижения.
Как только первая волна обрушилась на нос каноэ и выплеснула на медвежат пять галлонов воды, они, недовольно урча, полезли на корму, шагая прямо по коробкам с провизией. Они устроились между моих колен и уставились прямо по курсу с важностью пилигримов. При бортовой и килевой качке каноэ, у которого только одно весло, рулевое, довольно трудно управляемое суденышко. Упираясь коленями в днище и приваливаясь спиной к сиденью, я ухитрялся поддерживать равновесие, несмотря на то что приунывшие медвежата копошились у меня в ногах. Мне оставалось только держать нос лодки против ветра и упираться изо всех сил, чтобы ее не развернуло бортом к ветру, тогда бы мы перевернулись. Возвращаться же было поздно.
Вскоре у меня так свело мускулы от холода и страха, что я отказался от мысли о движении вперед. Даже борьба за то, чтобы остаться на плаву, казалась мне почти безнадежной — ведь я выгребал против ветра одним веслом шириной в каких-нибудь восемь дюймов, да еще вычерпывал воду между порывами ветра. Если бы не мой груз, служивший балластом, каноэ перевернулось бы в первые же пять минут. Стоило грузу сдвинуться — и мы оказались бы в воде. Временами я так налегал на древко кедрового весла, что оно гнулось. Порывы ветра налетали один за другим, и у меня не было времени вытащить запасное весло из чехла на случай, если это весло сломается.
Мне казалось, что прошла вечность и шторм уже никогда не кончится, когда вдруг порывы ветра стали более короткими и не такими яростными. Погружая весло в бушующие волны и кляня свои ноющие плечи, я вдруг заметил, что чуть-чуть продвигаюсь вперед. Темная кромка восточного берега медленно превращалась в отдельные деревья, скалы, обрывы и песчаную прибрежную полосу. Когда надежда и способность разумно думать вернулись ко мне, до меня дошло, что я весь промок и посинел от холода. Меня так трясло, что я не мог управлять своими движениями.
Под прикрытием береговых обрывов стреловидного полуострова было спокойнее, здесь хоть не утонешь. К несчастью, я никак не мог отыскать место для стоянки. Очень древние и обросшие лишайником кедры и хемлоки были окружены более молодым лесом из пихт, бальзамических пихт и карликовых сосен. На скалистом узком берегу росли ольха и ивняк.
Тесно растущие бальзамические тополя (тополь трехгранный) толщиной до шести футов пропускали лишь отдельные, отвесно падающие солнечные лучи, и у земли царил пещерный сумрак. Лесные ибисы, цапли и выпи стояли как часовые на островах из выбеленного солнцем плавника, а с верхушек деревьев о нашем приближении громко возвещали белоголовые орланы и скопы.
Когда, наконец, обогнув острый мыс, мы вошли в длинный, как вытянутый палец, залив, я с радостью
