В тот же вечер, когда они впервые забрались ко мне на колени, они залезли в мой большой пуховый спальный мешок. Мне понравилось, что от них пахнет свежим сеном, а тепло их маленьких тел почти искупило их храп и обилие кровожадных насекомых.
Наутро, после завтрака, когда я извел на медведей коробку порошка от блох и вшей, которую нашел у Ред-Ферна, мы в первый раз поссорились.
Пока я в то утро управлялся в промывочном канале, лопата за лопатой швыряя ил в лоток и промывая осадок, медвежата боролись друг с другом или просто сидели на обрыве над рекой и смотрели на другой берег озера. Временами они отваживались дойти до края сумрачного леса, но, напуганные сойками, бросались назад ко мне. В какой-то момент, когда я сосредоточенно промывал горсть больших самородков, вдруг разом объявившихся, медвежата исчезли. Выбравшись на берег, чтобы пойти на поиски, я обнаружил, что вся троица орудует на заросшей черникой и малиной поляне сразу за коптильней. Увидев меня, они с трудом перетащили свои туго набитые животики через поляну и рухнули у моих ног. Они простили — даже забыли совсем — нашу небольшую стычку из-за насекомых, с которой началось утро.
Мой рабочий день среди грязи, водяных брызг, насекомых и бурного течения подходил к концу, когда нерестящийся косяк нерки вышел из озера и двинулся к озерам в верховьях Наггет-Крика. Сбегав в сарай, где у меня хранились рыболовные снасти, я вернулся к реке. Спустя час я развешивал в коптильне сорок фунтов филе красного лосося. Дасти и Скреч сожрали по
Знай я о медведях побольше, я бы распознал опасный симптом болезни в том, что медвежонок отказался от лососевой икры. Я же решил, что Расти просто наелся ягод. Когда он посмотрел на меня с выражением неподдельного страдания и застонал, я взял его на руки, отнес в дом и уложил в постель. Почуяв что-то серьезное, Дасти и Скреч тихонько сидели рядышком посреди комнаты. К девяти часам вечера состояние Расти стало угрожающим. Его маленькое тело обмякло, и он не реагировал, когда я его трогал. Глаза остекленели, пасть пересохла и была широко раскрыта, дыхание стало шумным и неровным. Один раз он попытался подняться, но беспомощно упал на спину и больше не двигался. Я старался не поддаваться отчаянию, без конца кипятил воду и прикладывал горячие полотенца к животу Расти; так продолжалось до полуночи. И тут его вырвало. Когда я увидел, чем, то решил, что наутро у меня останутся два медвежонка. Он наелся ядовитых грибов аманита, есть которые, как я понимаю, мамы-медведицы запрещают своим малышам. В три часа Дасти и Скреч залезли на лежанку и пристроились рядом с Расти, который лежал, не двигаясь и не открывая глаз. До утра я поддерживал яркий огонь в очаге и вытирал белую пену, текущую из пасти медвежонка.
Когда оранжевые полосы рассвета превратились в день, мне показалось, что я уловил слабую перемену к лучшему. Расти уже не лежал, беспомощно вытянувшись между Дасти и Скречем, а перевернулся на живот, аккуратно подтянув лапы и положив голову на краешек моей подушки. Но глаза у него были еще остекленевшие и открывались только наполовину. Когда он, наконец, ровно дыша, погрузился в глубокий сон, я решил приготовить завтрак. Дасти и Скреч прошли за мной на кухню, но сидели в углу неподвижно, как два столбика, пока я варил овсянку. С тех пор как Расти заболел, они не издали ни звука. Вместо того чтобы после завтрака, как обычно, отправиться в залитый солнцем лес у озера на утреннюю прогулку, оба медвежонка тихонько легли рядом с Расти. Сестра с полчаса лизала ему морду.
В полдень Расти сделал мучительную попытку слезть с лежанки. Когда я спустил его на пол, он доковылял до своей миски на кухне и вылакал чуть ли не кварту воды. Я предложил ему поесть, но он не захотел, поковылял к двери; он с трудом выбрался из дому и у него случился приступ поноса. Когда он вернулся в дом, на его печальной мордашке было написано желание поскорее лечь в постель. К середине дня его умненькие глазки обрели былой блеск и стали следить за тем, как я убираю в доме. Поддавшись радости, я подхватил его под мышку и настоял на прогулке по сверкающему пляжу.
— Ах ты, маленький негодяй! — пробормотал я, поставив его на песок. — Из-за тебя я напрочь забыл про самородки, которые нашел вчера, а они стоят не меньше ста долларов!
Сначала он ковылял с трудом, внутри у него все болело, и каждые несколько шагов он спускался к воде попить; но рядом с ним так веселились и проказили Дасти и Скреч, что в конце концов к нему вернулась та живость, которая отличает молодых медведей, и наконец он стал резвиться, почти как раньше. Чтобы отпраздновать его выздоровление, я в порядке исключения разрешил ему гоняться за охрипшим кроншнепом по болотистому торфянику.
Сигналы опасности
С каждым днём медвежата значили для меня все больше и больше. По мере того как росло их значение в моей жизни, укреплялась моя решимость обучить их полной самостоятельности. Да и чисто практически ни одному работяге-старателю, думающему об учебе в колледже, не под силу без конца нянчить трех диких медведей. Чтобы не навредить медведям — и отчасти оправдать доверие, которое оказала мне старая медведица, — я решил по утрам вместо работы брать медведей в регулярный обход нашей территории и стал учить их находить личинки, полевок и хомяков, переворачивая камни, отдирая кору с бурелома и приподнимая мох сфагнум, которого было всюду полно. Я погружал лапы медвежат в муравейники, вынимая самых крупных муравьев и их яйца. К важным муравьям-солдатикам, которые в самую жаркую пору дня вышагивали взад-вперед по берегу под кусочком листика, как под зонтиком, медвежата вначале отнеслись с подозрением; но, отведав однажды из любопытства этих насекомых, они уже не упускали случая пройти следом за длинными шеренгами муравьев, движущимися навстречу друг другу, подбирая их языком и выплевывая листочки-зонтики.
Примерно в полумиле к югу от нашего дома была трясина, где медвежата разрыли не один акр болотной травы в поисках корней ириса и луковиц разных лилий. В середине июля земляника и крыжовник налились сахарной сладостью, а
Мне не доводилось видеть малышей, столь жизнерадостных, как Расти, Дасти и Скреч. В первые дни своего сиротства они испытали страх и растерянность, но теперь каждый день радостно открывали для себя мир, выказывая удивительную приспособляемость и жизнеспособность. Я знаю, что в то первое лето медвежата живо помнили свою мать, потому что временами они становились грустными и задумчивыми, забирались на свою высокую пихту и озирали озеро, тихонько плача; это был ритуал, прервать который могла только перемена в настроении. Казалось, они чувствовали, что какая-то важная часть их жизни кончилась. После нашей утренней вылазки они проводили день рядом со мной у речки, боролись друг с другом, кувыркались в тростнике, скатывались со скользкого обрыва над рекой и пожирали мелкую рыбешку, головастиков, лягушат и жуков.
Однажды Расти, который первым пускался в авантюры, поймал водяную змею
Хотя эти трое и любили поиграть, к купанию они относились серьезно. По-моему, они понимали, что ни один паразит долго под водой не выдерживает. Клещи, блохи, вши и прочие насекомые отцеплялись и всплывали через пять минут. Поскольку порошок от блох моим медведям не подходил, мы для борьбы с паразитами каждый день вечером купались. Посидев в воде, они обычно плыли к устью тихой речки Наггет- Крик, забирались в мой промывочный канал и шутки ради устраивали мне душ, изо всех сил встряхивая свои мокрые тела. Плавали они, работая в основном только передними лапами, и делали более длинные гребки, чем собаки.
Для удобства я обучил их отзываться на кличку. Раздавая им молоко (запасы которого таяли на глазах) и кашу, я ставил миски на край кухонной лавки. В разгар поднимающейся у моих ног возни, давки и
