Эла не позвонила.
- Я вам несказанно сочувствую, досточтимый Воксвелл, - продолжала рассыпаться в любезностях Умбекка, усевшись рядом с гостем на кушетку у камина. - Ваша жена, вот бедняжка! Неужели ей суждено уйти от нас до срока...
Тут гость рассмеялся:
- Ну что вы, госпожа Ренч, что вы! Моя Бертен - женщина крепкая. И знаете, порой мне кажется, что беды ее закаляют еще больше и ей еще сильнее хочется жить.
Умбекка вздохнула:
- Воистину так. А ваш мальчик здоров?
- Тисси? О да. Совершенно здоров.
Гость сидел, тесно сжав колени, по-прежнему крепко держал кожаный мешок и время от времени поглаживал его. Взгляд его без особого любопытства обшаривал покои леди Элы, скользил по выцветшим потертым коврам, по покоробившимся оконным рамам, незадернутым шторам, так как штор просто не было, по закрытой плотными занавесями кровати, по деревянным стенным панелям, изъеденным древоточцами. Невеселая была у Элы комната.
- Зачем он пришел? - тихо спросила Эла.
- Эла?
Эла неожиданно заговорила неприязненно, резко:
- Я же сказала, что не желаю его видеть!
Ее тетка снова рассмеялась, на сей раз нарочито громко, и постучала по лбу кончиком пальца.
- Простите мою племянницу, досточтимый Воксвелл. 'Порой, - подумала Умбекка, - Эла просто несносна'.
Все началось примерно год назад, когда Эле взбрело в голову, будто лекарь - злодей и что он пичкает ее отравленными снадобьями. Умбекка подобным отношением к Воксвеллу просто возмущалась: досточтимый Воксвелл не выказывал в отношении Элы ничего, кроме искренней заботы. Им можно было только восхищаться! Умбекка полагала, что в Агондоне Воксвелл сделал бы блестящую карьеру, стал бы богачом, однако он за богатством не гнался. Его жена принесла ему приличное состояние, и благодаря этому досточтимый Воксвелл мог жить так, как того требовало его тщеславие, и при том слыть большим филантропом. Воксвелл имел природный дар. Дар целительства.
Кроме того, он был ревностным агонистом.
- Я пришел, леди Элабет, дабы навестить юного бастарда, - пояснил добродетельный Воксвелл добрым, мягким голосом. Как только Эла могла сомневаться, что он - добрый человек!
- Тетя! Вы же мне сказали, что Джем не ушибся!
- Джем не ушибся, племянница.
- О нет, нет! - улыбнулся досточтимый Воксвелл, и его мягкая рука колыхнулась в воздухе. - Однако ребенок настолько хрупок, что всякое потрясение должно вызывать тревогу. Ваша тетя поступила совершенно правильно, послав за мной, но, учитывая то, что нижние конечности юного бастарда искалечены, а это, увы, необратимое увечье... - жестикуляция Воксвелла стала более энергичной, - я решил ограничиться небольшим кровопусканием - процедурой безболезненной и несложной. Бастард куда сильнее, чем можно было бы ожидать.
Тонкие губы сложились в довольную улыбку. Эла взяла со стола колокольчик и позвонила.
- Нирри, я должна увидеть юного господина...
Но тетка не дала Эле договорить.
- Ах, Нирри! Следует вознаградить досточтимого Воксвелла за его старания. Принеси самого лучшего варльского вина! Надеюсь, вы не откажетесь отведать немного сыра, досточтимый друг мой?
- О, конечно, госпожа Ренч. Это было бы восхитительно.
- Принеси тарнского голубого, Нирри. И лучшего варльского вина.
Нирри шмыгнула носом и ретировалась.
- Я должна пойти к нему. - Эла попыталась встать со стула. - Нирри...
Но служанка уже ушла.
- Племянница, о чем ты говоришь! Наш мальчик уже спит!
Тяжко вздохнув, Умбекка повернулась к гостю. Казалось, этим вздохом она хотела сказать: 'Ах, бедняжка!' Добродетельный Воксвелл постоянно предупреждал: Эле нельзя волноваться.
Об этом должна была заботиться тетка, но ведь он, лекарь, должен был понимать, как это трудно, почти невозможно!
Эле удалось встать. Она побрела к дверям. Но ноги не слушались ее, и она, остановившись у окна, оперлась о широкий подоконник. Эла зябко поежилась, спрятала руки под шаль. Как же она ненавидела эту слабость! Ее жизнь, которая могла бы стать чудесным праздником, превратилась в тоскливое, жалкое, мрачное прозябание. Она во всем была виновата сама: и в своем изгнании, и в болезни, и все же, даже при том, что нынешняя жизнь Элы была наказанием за то, что она совершила, будь для нее возможность повернуть время вспять, она поступила бы точно так же, не задумываясь.
Эла оторвала руки от подоконника. За окном сгущался долгий, какой-то бесконечный вечер, и никак не наступала ночь. Эла смотрела на полуразрушенный внутренний двор, за крепостную стену, на тропу, извиваясь, сбегавшую вниз, к деревне. Оттуда доносились еле слышные отголоски ярмарочного веселья.
А за спиной у Элы шел негромкий разговор, приправленный наигранным смехом:
- О госпожа, как чудесно это варльское вино!
- О, вы слишком добры, досточтимый Воксвелл.
Через какое-то время:
- О, ну да, эти ваганы. Нужно что-то предпринять.
- Порядок. Порядок - вот что нам необходимо.
- И вера, досточтимый Воксвелл.
- Ну конечно, госпожа, конечно!
Эла вздохнула.
- Племянница, не стой у окна, простудишься.
Но Эла от окна не ушла. Она пристально вглядывалась вдаль и вдруг резко захлопнула окно и отвернулась. Ей показалось или она действительно расслышала этот напев, такой знакомый? Ей показалось, что песня послышалась где-то совсем рядом, не из деревни.
Болтавшие у камина Умбекка и лекарь ничего не заметили.
- Остается только надеяться, что настанет день, когда мы сможем склонить ее к покаянию, - еле слышно проговорила тетка Элы. Досточтимый Воксвелл согласно кивнул.
И снова звук. На этот раз - посвист свирели.
Эла, стоявшая спиной к окну, с трудом сдержала радостную улыбку.
ГЛАВА 10
ПОТАЙНОЙ ХОД
Когда Эла была маленькой, покои, в которых она обитала теперь, принадлежали ее матери. Тогда тут все было иначе, и опочивальня матери была уголком счастья в замке, кипевшем жизнью. По стенам были развешаны гобелены и картины. Сверкали украшения, радовали глаз прелестные безделушки из фарфора и золотые фигурки зверей, высокие вазы, расписанные причудливыми узорами. В сезон Вианы комната благоухала свежими цветами. Комната матери была тогда поистине волшебным местом. Маленькая Эла и ее брат Тор, одетые в одинаковые белые туники, играли здесь и резвились. Около резных стульев на полу лежали полотнища дорогих тканей, источающих тончайшие ароматы. Эла с братом могли играть с ними, заворачиваться в них... Мать хлопала в ладоши и смеялась. В шкафчике у окна стояла шкатулка с драгоценностями. Иногда Эла вспоминала свои маленькие детские ручки, белые, словно мышки, перебиравшие рубины, бриллианты и жемчуг и встречавшиеся с такими же маленькими руками брата. О, как сверкали драгоценные камни!
Но самая прекрасная вещь висела на стене у камина: тяжелый старинный гобелен - настолько тяжелый, что не колыхался даже от самых леденящих сквозняков в сезон Короса. Рисунок на гобелене представлял собою историю Нова-Риэля, сына кухарки, который стал королем. Правда, чад от камина и солнце сделали свое дело, и рисунок загрязнился и выцвел. Конечно, гобелен состарился и износился, но все же именно в его ветхости крылось тайное очарование. В день именин, когда Эле и Тору исполнилось пять лет, мать
