бывшим бортинженером, которого назначили командиром второго экипажа. Вот когда пришлось попотеть, доказывая свое право быть командиром основного экипажа.
Здоровое соперничество. Так это называлось. Доказал. Слетал.
Правда и бортинженер в дальнейшем слетал в космос командиром экипажа. Но в целом, такая практика по многим причинам была признана обеими сторонами нецелесообразной. И лишь изредка, в силу острой необходимости, такие назначения происходили.
Гаврилин, как то даже снисходительно, усмехнулся, вспомнив этот период. Ту подготовку и нынешнюю по сложности полетного задания просто нельзя сравнивать. Хотя и тогда и сейчас экипаж был международным, но программа полета рассчитывалась уже на год.
Не наступило облегчения и в плане психологической обстановки в период подготовки. Порой было даже труднее. Сейчас перестройка, свобода, равенство, гласность, демократия. Это хорошо. Даже модно. Но раньше все-таки было поспокойнее. Если уж ты назначен первым номером, то баста, можешь не волноваться. В обычном деловом процессе обучения у каждого возможны ошибки, неутыки, но ты знай, работай спокойно, и полет будет за тобой. Только чрезвычайное происшествие могло отодвинуть тебя на второе – дублирующее – место. Главное было – дождаться.
Сейчас другое дело. Приходится, например, говорить преподавателю после лекции, что превосходно разобрался в вопросе, хотя на самом деле, кое что и не понял. Надо зарабатывать авторитет грамотного специалиста, хотя потом приходится вечерами, а то и ночью, сидеть за документацией.
Большое количество вопросов перед тренировкой создает у инструктора впечатление слабой предварительной подготовки космонавта. Особенно если учесть, что в это время твой коллега дублер, только кивает головой и улыбается, имитируя бездонную бочку памяти. Голова пухнет, готова расколоться и наступает тот спасительный период, когда уже и сам не замечаешь, что в нее вошло, а что вышло. Вот именно в такой момент, как всегда, и наступает время очередного экзамена, который нужно сдавать перед очередным полетом вне зависимости от того, летал ты уже в космос или не летал. И при этом никаких гарантий, что ты уйдешь в этот полет.
На таком экзамене какой-нибудь умник может задать тебе несколько дурацких вопросов, и стоит чуть задержаться с ответом, как тут же кто то предлагает сделать основными дублеров, которые весело и с шуткой отвечают на все вопросы. Они им, видите ли, более симпатичны. А то, что с техникой надо работать серьезно, им вроде бы даже и до лампочки. Они – разработчики техники – гарантируют безотказную работу своей техники даже, мол, с дураком. А в результате и получаются неутыки в процессе полета. Были и очень серьезные звоночки по работе техники. Слава богу, пока все обходилось.
Ладно я. Я в себе уверен. Меня не так – то просто спихнуть. Тем более, что я уже все-таки летал. Но другие ребята! Они же вер в себя теряют.
Вообще-то. Надоело все это. Я хочу летать, летать и летать. И ничего больше. А приходится ухо держать востро, глядеть во все стороны, глазами ворочать, чтобы не дай бог не попасть между двух огней начальствующего мнения, да еще из разных ведомств. Все хотят получить свой кусок вкусного, престижного пирога.
Правда, мой дублер на этот раз оказался неплохим парнем, не зараженным элементами подсидки, хотя истинных его мыслей я пока тоже не знаю. Он еще не летал. Но «из кожи лезет» на тренировках, чтобы пробиться в полет. Это точно.
Недавно, правда, я узнал, что мой бортинженер лучший друг моего дублера. Они давно мечтали слетать в космос одним экипажем. В былые времена это могло заставить меня всерьез задуматься над проблемой. Не такая уж и сложная задача, сделать из меня дурачка во время зачетной комплексной тренировки. Но с тех пор, как Госкомиссия в таких случаях стала менять не членов экипажа, а весь экипаж, такой вариант стал опасен для некоторых интриганов. Так что, пусть лучше ждут лучших времен.
И вновь, сама собой, пришла мысль о выступлении на партийной конференции. Все же, выступать или не выступать? Страшновато! Хотя, кому то ведь надо сказать громко во всеуслышание о наших проблемах? Если этого не сделать сейчас, то потом будет значительно труднее поправить дела в нашей космонавтике. Да, именно в космонавтике. Мелочиться в этом выступлении нельзя. Мелочи решатся сами собой. Хуже всего, что руководство на всех ступенях, похоже знает об этих проблемах, но предпочитает победные рапорты, пока они еще возможны.
Вообще-то, проблем для выступления набирается много. Много для одного человека и позарез нужно, чтобы еще кто-нибудь выступил по этим вопросам. А еще лучше, если все проблемные вопросы будут затронуты в докладе. Тогда лес рук будет обеспечен, и мне останется лишь поддержать наиболее грамотных ораторов. Хотя это вряд ли произойдет. Надо самому готовиться к выступлению.
Гаврилин повернул голову вправо, где в третьем кресле, невозмутимо уставившись в мелькавшие цифры индикатора программ, сидел космонавт – исследователь, представитель одной дружественной страны, и в который раз удивился его неиссякаемому любопытству.
И все же, выступать или не выступать?
– Эх ты, Иванушка-дурачок, – в который раз мысленно усмехнулся Гаврилин. – Не выступит никто, пока не будет застрельщика, пока кто-нибудь не примет возможные первые удары на себя. Кто-то должен задать тон возможным критическим выступлениям. Конечно, хорошо, если бы первым выступил то, кому терять нечего. Но разве такие сейчас есть? Пенсионеры? Так им покой нужен. Они битые. Инженер? Техник? Офицер? Солдат? Они больше меня в случае неудачи потеряют. Вот и получается, что именно космонавту надо задать тон конференции. Космонавт это уже само по себе достаточно весомый аргумент для первого критического выступления.
Правильное вроде решение, однако, не успокоило душу, хотя руки в это время сами автоматически выполняли необходимые операции контроля. И вот на экране телевизора появилось какое-то изображение.
Особой тревоги не было. Тем более, что кроме инструктора никто больше не вмешивался в переговоры, не нагнетал своим возбужденным голосом напряженность, не объяснял сложность маневра и ответственность предстоящей задачи.
Так как кислород надо было экономить, то, хотя и положено было в период стыковки работать в полностью герметизированных скафандрах, командир дал команду бортинженеру работать с открытым забралом.
– Сколько до них? – Запросил Гаврилин бортинженера.
– 200 метров. На запросы не отвечают. Будем запрашивать Землю? Мы вошли в зону связи.
Зона связи была недолгой, и Гуртов еле успел передать на борт самые главные указания. И тут же к нему подошел штатный психолог, строго спросил.
– Что у них на орбите происходит? Пусть не молчат, а постоянно комментируют свои действия. Командир интересуется их решением, – и не услышав ответа, через некоторое время снова повторил. – Руководство ждет! Понимаете?
Гуртов молчал, думая над тем, как бы помягче прозвучал его ответ, но психолог уже потерял терпение и потянулся рукой к микрофону.
Инструктор не стал убирать микрофон, а лишь строго и осуждающе посмотрел на психолога, и тот понял – поднял вверх руки, как бы сдаваясь, и быстро покинул пультовую комнату.
Да, Гуртов понимал, что вокруг него за исходом стыковки напряженно следит очень большое количество людей. Но дергать экипаж лишними запросами для доклада даже самым большим руководителям, он не мог. Экипажу сейчас нужна была полная сосредоточенность...
Через час Гаврилин доложил о завершении спасательной операции, и переходе на режим спуска.
Еще через полчаса он открыл люк тренировочного транспортного корабля, тяжело ступая по ступенькам, спустился в зал и доложил Председателю комиссии.
– Товарищ генерал, экипаж комплексную экзаменационную тренировку завершил. Разрешите получить замечания.
– Хорошо, – миролюбиво произнес Председатель. – Переодевайтесь и на разбор.
– Есть, – Гаврилин пропустил вперед членов экипажа, но сам в комнату подготовки войти не успел. Увидел приглашающий жест начальника политотдела Цельского и остановился.
–Я на минуту, – подошел Цельский. – Надо поговорить, а меня вызывают в Москву. Надеюсь, что вы не забыли, что послезавтра состоится отчетно выборная партконференция. Мы хотим провести ее перед вашим
