В гостиной г-жи Звонской, как и везде, был слышен шумный говор, обидные каламбуры, сердитые восклицания, едкие сарказмы.
— Pretez plus d’attention, Monsieur![81] Вы меня без пощады ремизите… вдруг два дела делать нельзя… — говорила пожилая дама молодому человеку, который действительно больше занимался своей соседкой, нежели игрой.
— Уф, батюшки, кажется, не дождёшься, когда кончится эта бесконечная пулька! Право, я насилу сижу… — повторяла одна старушка, болезненно сморщив своё лицо и хватаясь за спину.
— Кажется, ваше превосходительство, всё ещё не можете похвалиться вашим здоровьем, — заметил какой-то лысый человек.
— Да, батюшка, всё вот геморрой… мочи нет… а доктор мой советует как можно меньше сидеть.
— А кто вас пользует?
— Образумьтесь, батюшка, — перебила старушка, сверкнув своими впалыми глазами, — вы убили мою карту.
— Виноват-с, простите…
— C’est insupportable ca![82] — сказала какая-то дама, бросая на стол деньги за карты. — Наш маленький преферанс достаётся нам очень дорого.
— Да-с!.. — подхватил, разбирая карты, тот же господин, который сделал то же самое восклицание в начале игры, когда кто-то дивился вслух добродетелям Елены Львовны.
— Нет, это невыносимо! Я здесь в последний раз…
— Comment cela va-t-il, Madame?[83] — спросил один военный штаб-офицер, относясь к Елене Львовне, которая, бледная как смерть, скрестя с отчаянием на груди руки и полулёжа в кресле, смотрела на свою пустую коробочку.
— Mais horriblement![84] — простонала Елена Львовна. — Я проигралась… и ужасно!..
— А как велик этот ужас?
— Рублей пятьдесят!
— Неосторожно-с!
— Вы почти отгадали, сударыня, — сказал господин, выигравший у Елены Львовны, — 48 рублей 97 копеек.
— Сейчас получите, — отвечала Елена Львовна плачущим голосом и вышла вон из комнаты. Пришедши в свой будуар, она позвонила, упала на оттоманку и лишилась чувств.
На звонок прибежали несколько горничных и кинулись на помощь к своей госпоже. От долговременного опыта они очень хорошо знали, какие нужны были ей пособия, потому что после проигрыша Елене Львовне всегда делалось дурно и медицинские средства давно уже были определены.
Когда Елена Львовна пришла в себя, она опять позвала свою экономку и сказала ей томным болезненным голосом: «Милая, подай мне деньги, которые я тебе дала давеча. А когда придёт моя воспитанница, то скажи ей, что обстоятельства мои с нынешнего дня так расстроились, что я не могу больше платить за её воспитание».
Между тем как Елена Львовна таким плачевным образом разорялась в своём будуаре, в одной из зал происходила страшная суматоха; карты были оставлены, дамы толпились у одного из ломберных столов, мужчины бегали по комнатам и кричали: «Скорей! Ради бога!.. Чего-нибудь… спирта! одеколона! холодной воды! Чего-нибудь… С г-жой Шавочкиной дурно… Ах, Боже мой… Что с ней?! Она кончается… у неё конвульсии…
— Но что же не пошлют за доктором?
— Посылали…
— Что же?
— Уехал на преферанс.
— Так пошлите за другим, здесь недалеко больница.
— И за этим посылали.
— Что же?
— И этот уехал на преферанс.
В самом деле, с одной из дам творилось что-то чудное: лицо её было бледно, как писчая бумага, глаза дико блуждали, а руки, крепко прижавши к груди восемь в червях, судорожно трепетали.
— Что с тобой, ma chere?[85] — спрашивали у неё с участием.
— Ах… не спрашивайте, я ужасно страдаю…
— То-то и есть… как можно в вашем положении сидеть по нескольку часов за преферансом…
— Вы немилосердно затягиваетесь в корсет…
— Вам надобно больше ходить… верно, спазмы?
— Ах, нет… нет… не спазмы… я думала, что я успею доиграть эту пульку… Но, Боже мой, что со мною будет? Возок мой! Ради Бога, возок… скорей! Ох, скорее!..
Суматоха сделалась общею. Одни кричали: «Экипаж г-жи Шавочкиной!» Другие закутывали её в салоп, третьи тёрли ей виски.
Во всё это время Шавочкина была совсем полумёртвая, но руки её, в которых заключалось восемь в червях, так крепко были прижаты к её груди, как будто они приросли к этому месту.
В таком положении её посадили в возок и отправили домой.
Долго после того гости Елены Львовны рассуждали между собой, терялись в догадках и никак не могли догадаться, что такое сделалось с г-жой Шавочкиной.
На другой день происходила следующая сцена: Шавочкина лежала в постели. Она была очень слаба.
Возле её кровати стоял маленький столик, заставленный скляночками и баночками, а на постели возле больной лежало несколько карт, которые она по временам брала в руки, смотрела на них грустным взором и шептала, качая головой: «Милости просим… в кои-то веки пришла игра… надобно же, чтобы так случилось…»
Недалеко от больной сидел доктор и прописывал рецепт.
В комнате царствовал полусвет, на окна были опущены зелёные шторы.
Кончивши свой рецепт, доктор взял свою шляпу, подошёл к больной, ещё раз пощупал у неё пульс, отдал окончательные приказания и пошёл вон из комнаты.
— Доктор, — сказала больная едва слышным голосом.
Доктор воротился.
— Доктор, — повторила больная, — можно ли мне сегодня играть в преферанс?
Удивлённый доктор вытаращил глаза и уронил шляпу.
— Что вы… сударыня… — отвечал он, — возможно ли это?!
— Но почему же, доктор?
— Придите в себя, сударыня! В первый день после родов… если вы хотите умереть — пожалуйста, играйте…
— Но почему же?..
— Вам нужно спокойствие, а за преферансом вы неизбежно должны ажитироваться, сердиться… это вас убьёт… Но это бред, а не желание, и я запрещаю вам это делать строжайшим образом.
— Добрый доктор, позвольте… я только одну пулечку… и то по грошу… уж, верно, в такую игру я не буду сердиться…
Доктор внимательно посмотрел на больную, пощупал пульс, прописал за уши пиявок и уехал.
Завернувшись в свою енотовую шубу и забившись в угол своего возка, доктор думал: «Да, это замечательно… преферанс… медицина должна обратить на это явление особенное внимание… Я со своей стороны сделал важное открытие… после теперешнего случая я совершенно убеждён, что моя mania praeferantica[86] существует».
Mesdames![87] Послушайте: вам непременно должно отыскать эту
