марокканские, потом яблоки: молдавские, без нитратов, подешевле, или голландские, чистая химия, дороже чуть не вдвое… Ну, словом, обычная жизнь, все, как всегда, и ничего нового дождаться Надя не чаяла, как вдруг ее хозяин, Максуд, пришел однажды мрачнее тучи и сказал, что у него на родине, в Азербайджане, умирает мать и надо ехать к ее одру. А вместо себя Максуд привел племянника Рашида и представил ему Надю, сначала пробормотав что-то по-своему, а потом переведя на русский: «Наде я верю как себе самому, и ты тоже можешь ей верить!»
Надя сощурила свои небольшие зеленоватые глаза: по ее мнению, Максуд вообще никому не верил, даже себе, так что его комплимент недорого стоил! – и только потом посмотрела повнимательнее на нового босса. Она знала о нем только, что его зовут Рашид, что он из «русских» азербайджанцев, то есть из тех, кто переехал в Нижний давно, еще в советское время, прижился здесь, стал практически своим, имеет постоянную прописку. Отец Рашида держал несколько «пазиков» – маршрутных такси, а деньги в рыночную торговлю своего шурина вкладывал просто так, чтобы не держать все яйца в одной корзине. И сына отправил на рынок только временно, вообще-то Рашид шоферил на одной из отцовских маршруток.
С первого взгляда рядом с широкоплечим толстяком Максудом он показался Наде довольно-таки невзрачным: небольшого ростика, тщедушный, узкоплечий, с длинным смуглым лицом и унылыми усами. Только глаза у него были красивые – нет, очень даже красивые: большие, удлиненные, с длинными нарядными ресницами, жгуче-черные. Не темно-карие, как обычно, а именно черные, бархатные. Чудо что за глаза, никогда таких глаз у мужчины Надя не видела! А еще она никогда не видела, чтобы мужчина так смотрел на нее… так смотрел!
Максуд что-то еще бубнил, но ни Рашид, ни Надя его не слышали: неотрывно смотрели друг на друга.
«Чего он так выставился? – смятенно думала Надя, невольно одергивая куртку. – Может, у меня что-то не так? Может, тушь потекла?» А Рашид потом признался ей, что, оказывается, никогда в жизни не видел такой красивой женщины, с такими нежными светлыми кудряшками и зелеными глазами – будто молодые листики, и с таким задорным носиком, и прекрасным большим ртом, который ему сразу захотелось поцеловать…
Выслушав этот букет комплиментов, Надя смущенно опустила глаза, сама не зная, смеяться ей или плакать. Потому что волосинок – тонких, легоньких, бесцветных – на ее голове было раз-два и обчелся, а то, что днями приходилось стоять в шапке или в теплой оренбургской шали, отнюдь не способствовало их росту. И глаза у нее были так себе – маленькие, узенькие, не то что у Рашида. Реснички – да их днем с огнем не сыщешь! Рот был слишком велик для маленького малокровного личика и, честно сказать, делал Надю похожей на лягушку – увы, не на Царевну!.. И тогда, и потом – все время ей казалось, будто Рашид, с восхищением устремляя к ней свои дивные глаза, видит вовсе не Надю Рогозину, а кого-то совсем другого: молодку с волной буйных кудрей, с колдовским блеском зеленых глаз и со ртом, зовущим к поцелуям…
И сейчас, стоя перед ним и жалко, некрасиво плача, она словно бы хоронила это прелестное существо, словно бы себя хоронила – ту, какой ее никто не видел, не мог увидеть, а вот Рашид с этой своей безумной любовью с первого взгляда – смог, рассмотрел под лягушечьей кожей Царевну, но теперь… что же теперь? Неужели опять придется напялить на себя скользкую, холодную кожу – и все из-за того, что его матери непременно захотелось женить сына на нераспочатой дурочке?!
И, главное, как будто она раньше не видела, к чему дело идет! Ведь Рашид наотрез отказался спать с Надей, хотя она не раз и не два недвусмысленно заявляла, что не прочь. Он с первой минуты хотел на ней жениться, для него она была – белая голубица, невинная девица, одна-единственная, желанная… А его мать, хитрая, черномазая, усатая, не противилась сыну нарочно, не желая восстанавливать его против себя, но в последнюю минуту, когда совсем уже дело было слажено, вдруг заявила: женишься на неверной только через мой труп, если она – не невинная девушка! У нее, мол, должна быть справка от гинеколога, да еще потом какие-то там родственницы должны удостоверить девичество, осмотрев невесту накануне брачной ночи, ну а после требовалось, само собой, предъявить девственную кровь на простыне.
Вот поганка! Как будто можно остаться девственницей в сорок-то лет, да еще на Мытном рынке! Нет, ну в самом деле: хоть иди да зашивайся. Только знать бы, куда идти…
– Надечка… – нерешительно шепнул в самое ухо Рашид, и от его ласкового голоса, от жаркого дыхания у нее подкосились ноги, а к горлу подкатил новый приступ рыданий: да неужели, неужели придется с ним расстаться?! – Надечка, ты не сердись на мать, она воспитана в своих правилах, и ей главное, чтобы эти правила были соблюдены. Понимаешь, она ведь не хочет, чтобы мы с тобой расстались, ты ей очень нравишься, она говорит, что мне с моим характером как раз и нужна такая женщина, чтоб держала меня в руках. Как бы вторая мать…
Надя скрипнула зубами. Вот старая сука, ну не могла не уколоть, не напомнить об этой разнице в возрасте между сыном и его «джаным»!
– Ничего себе – не хочет разлучить! Она же фактически запретила тебе жениться на мне!
– Не на тебе… – Снова этот вздох, от которого у нее подкашиваются ноги. – Не на тебе, а на женщине. Просто на женщине, понимаешь?
– Но я ведь женщина! – Надя уже рыдала в голос. – Я не смогу стать другой!
– Сможешь, – выдохнул он прямо ей в ухо. Отстранил от себя, с любовью заглянул в заплаканные, распухшие глаза. – Совершенно случайно нашел вдруг у себя рекламу центра пластической хирургии «Ваш новый образ».
– Ты что, хочешь, чтобы я изменила внешность? – сквозь слезы усмехнулась Надя. – До неузнаваемости? Чтобы нам удалось одурачить твою маманю? Да, одурачишь ее, как же, она в яйце иголку увидит!
– Спаси Аллах! – ужаснулся Рашид. – Я не хочу, чтобы ты изменила свою внешность! Мне очень нравится твоя внешность! Но, по-моему, мать сама хочет, чтобы ее немножко одурачили. Ведь там, в этом центре пластической хирургии, делают редкие операции: там зашивают у женщин то… ну, ты понимаешь.
Что ее всегда умиляло в Рашиде, так это его способность мгновенно, по-девичьи краснеть, разговаривая на всякие такие темы. Ну а Надя давным-давно разучилась краснеть и предпочитала называть вещи своими именами.
– То есть целку восстанавливают, что ли? – спросила недоверчиво. – Была шлюха, стала девочка – так?
– Надя, ну зачем ты так? – простонал чувствительный Рашид. – Пойми наконец: для матери главное – родовые традиции. Если они будут соблюдены и единственный сын женится на девственнице – все в порядке. А уж каким образом, что да как, – это уже наше дело! Мне вообще кажется, что эту рекламу она мне нарочно подсунула, чтобы я тебе сказал.
