зеркалом во всей ее извращенности оказалась последней. Да и, входя в иной мир через пламя или тление угля — новый для меня путь, — не могла я более открывать комнату за комнатой… кажется, не могла. Возвращаясь оттуда, я не в состоянии была точно вспомнить, где я была, что делала. Понимая, что побывала там, не могла удержать информацию; только смутные, неясные впечатления, твердо зная лишь, что была там, посетила тот мир. Об этом шептало что-то внутри меня, какой-то сладкий испуг, комфортное чувство избавления от угрозы. В тусклый свет этой комнаты проникало сияние оттуда, я приносила его с собой, оно угасало не сразу, заставляя меня стремиться обратно.
Когда оно исчезало, комната моя казалась особенно безнадежной. Воздух раздражал, колол горло и легкие, Хуго кашлял, иногда вскакивал, подбегал к окну, принюхивался к проникавшим снаружи запахам, тяжело дышал. Я вставала, открывала окно, чувствуя, что тоже не выдерживаю этого воздуха. Мы стояли рядом, глубоко дыша, стараясь проветрить легкие.
□ □ □
Несколько дней Эмили не появлялась, и я отправилась к дому Джеральда. Улицы, как обычно, в беспорядке, но казались чище, чем всегда, как будто ветер вымел излишки мусора. Людей я на всем пути не встретила ни разу.
Против моего ожидания, огород коммуны выглядел таким же разоренным, никто не пытался хоть что- нибудь восстановить. На взрытых грядках ковырялись курицы, к которым из кустов подкрадывалась собака. Нет, не одна собака, а целая стая. Они подкрадывались к курицам с разных сторон, окружали. Я испугалась. Собаки! Дюжина или около того. Эти твари вполне могли забыть о курицах и выбрать более крупную и столь же беззащитную дичь — меня. Я рванулась к дому. Внутри чисто, пусто. Прислушиваясь, я поднялась, постучалась в запертую дверь. Эмили приоткрыла дверь, увидела меня, впустила и тут же снова заперла замок. Она вся в мехах: штаны из кролика или кошки, меховая куртка, меховая шапка низко надвинута на лоб. Смахивает на кота из любительского спектакля. Бледная, печальная. А где же Джеральд?
Она вернулась в гнездо, устроенное из шкур побольше. В комнате стоит запах этих шкур, но в остальном воздух чистый, дышать легко. Эмили пригласила меня тоже влезть под шкуры, я укрылась, и мы затихли. Лишь слышалось наше дыхание, из легких вырывались облачка тумана.
— Снаружи холодно, — сказала она. — Я стараюсь как можно больше сидеть здесь, укрывшись шкурами.
Я ее поняла. Высказывание Эмили содержало более одной истины и указывало более чем на один возможный ход развития мысли. Воздух, которым мы дышали в комнате, со временем как бы загустевал, загнивал, терял доброкачественность. Мы привыкали к нему, адаптировались, дыхание становилось все более поверхностным и частым, наши организмы как бы устанавливали норму на поступление воздуха, поступление яда… Да, на яд тоже можно установить норму… Снова «это», вездесущее «это» в какой-то еще — возможно, первичной? — форме.
Сидя в комнате, заваленной звериными шкурами, в которой заняться было совершенно нечем, я осознала, что счастлива уже потому, что сижу и дышу. И очень увлеклась этими занятиями. Потом поняла, что еще и смотрю сквозь прозрачную полиэтиленовую пленку окна на небо, по которому тянулись облака. Свет играл на стене, освещенность ее со временем меняла интенсивность. Время от времени мы с Эмили улыбались друг другу. Тишина. Хрустнет что-то в саду — и опять тихо.
В комнате три прибора для очистки воздуха: под потолком, на стене и на полу. Приборы излучали потоки электронов, положительных ионов, их применяли для очистки воздуха так же, как водяные фильтры очищали воду из-под крана. Воздух и вода, основы нашего существования, в которых мы движемся, как бы плывем, в которых мы изменяемся постоянно, постепенно, наши ткани регенерируют, восстанавливаются… И теперь они стали нашими врагами, мы не доверяем им больше.
— Можете взять с собой домой пару штук, — сказала Эмили, заметив мой взгляд. — Здесь целая комната ими забита.
— Джеральд принес?
— Да, приволок со склада. Он как раз под нами, этажом ниже. Я помогу донести. Надо жить в чистом воздухе, — наставительно, как будто с ноткой осуждения добавила она.
Улыбалась — и упрекала.
— Ты… вернешься? — спросила я, удержав готовое сорваться слово «домой».
— Да, я тоже пойду домой.
— Хуго обрадуется, — заметила я, не собираясь ее упрекать, но Эмили нахмурилась, глаза ее увлажнились, щеки покраснели.
— Сейчас и пойдем? — рискнула спросить я. Она покачала головой, давая понять, что ответит, как только сможет. Через минуту она овладела собой.
— Нет смысла сидеть здесь.
— Джеральд ушел?
— Не знаю, где он. Как приволок эти штуки, так больше и не появлялся.
— А Джеральд не пытается сколотить новую группу?
— Пытается.
Эмили встала, принялась скатывать шкуры, чтобы захватить с собой, расстелила их на полу, чтобы завернуть ионизаторы. Тут в дверь постучали. Нет, не Джеральд. Эмили впустила двух детей, и я вздрогнула. Дожили! Пугаться при виде ребенка. Собственно, вполне разумно было пугаться при виде ребенка и до появления «подземных крошек».
Эти двое, грязные, с внимательными живыми глазами, осторожные, уселись в стороне от нас и подальше друг от друга. У каждого тяжелая дубинка, утыканная гвоздями, оба готовы в любой момент пустить ее в ход. Против нас, друг против друга…
— Мы, это, думали, свежим воздухом подышим, — проворчал один, рыжеволосый мальчишка с трогательными веснушками.
— Да, свежим воздухом, — поддакнула ему девочка с ангельским личиком.
Они сидели, спокойно глядя, как мы упаковываемся.
— Вы куда? — спросила девочка.
— Скажете Джеральду, я ушла, он знает, где меня искать.
Появление ребятишек дало мне слишком много пищи для размышления, сразу и не переварить. Значит, дети эти — часть новой коммуны Джеральда? Может быть, из «подземных»? Если так, то, возможно, они опасны лишь все вместе, а по отдельности их вполне можно приручить? Значит, Джеральд был прав? Эмили закончила возиться с упаковкой, и мы вышли. Дети пошли было с нами, но отвлеклись, увидев, что творилось в огороде. Перья, кровь, труп собаки. Мальчик с девочкой сразу бросились к трупу, выхватили какие-то куски заточенной стали и принялись кромсать мертвое тело.
Мы прошли по тем же улицам, и я обратила внимание Эмили на то, что на мостовых поубавилось грязи. Она загадочно взглянула на меня. Обратила я ее внимание и на то, что мы никого не встретили. Она вздохнула. Очень терпеливая девушка Эмили.
В вестибюле дома, в котором находилась моя квартира, на полу валялись осколки большой вазы для цветов, полузасыпавшие дохлую крысу. Эмили вытащила крысу за хвост, чтобы вышвырнуть ее на улицу, но тут в коридоре показалось семейство профессора Уайта в полном составе и в походном декоре: шарфы, варежки, чемоданы. В тех слоях общества, к которым принадлежал профессор, гардероб все еще выбирали соответственно обстоятельствам. Уайты собрались в какую-то поездку, и Дженет торопила родителей.
— Скорей, скорей… Страшно здесь, никого не осталось в доме.
Щелк! — вот оно, опять. Слова как будто вылетают из воздуха, как их словно бы генерирует «это», подводя итоги новым обстоятельствам, до понимания которых я еще не доросла. Эмили внимательно на меня посмотрела, даже сделала шаг ко мне, чтобы поддержать, если я вдруг рухну. Я стояла неподвижно, следя за суетящимися Уайтами. Перед глазами проплывало мое прошлое, их, наше общее прошлое. Смешно! Смех, да и только. Мы всегда вели себя как мелкие, смешные, суетливые зверьки. Исполняли роли, каждый свою. Нет, меня увиденное не рассмешило. Теперь надо распрощаться, расшаркаться. Старый ритуал.
