веселое и грубоватое лицо), то черные платья, в каких они ходят, по всей вероятности, выпускаются в Америке тысячами.
Однако впечатление сплоченности создавалось не этим, а чем-то другим — быть может, упрямой уверенностью в себе и общим обликом, присущим закоснелым колонизаторам, хотя в данном случае это были колонизаторы в стране, считавшей, что она уже прошла стадию колонизации.
Да, не так-то легко облечь в плоть и кровь какую-либо идею: Марта со стыдом припоминала, как мимоходом, не задумываясь, не раз заявляла Джоссу, что ненавидит расовые предрассудки, и вместе с тем всегда и прежде всего обращала внимание на то, к какой группе или национальности принадлежит тот или иной человек, какого цвета у него кожа, а уж потом — каков он сам по себе. Итак, Марта стояла на веранде перед лавочкой Сократа, смотрела на пустынную пыльную площадь, простиравшуюся до железнодорожного полотна, и думала о разных людях, которые проходят тут: туземцы, бесчисленные и безымянные; африкандеры — в самом слове этом было что-то поэтическое и породистое, говорившее об их крепких корнях; англичане, разделенные на множество группок и подгруппок и державшиеся вместе только благодаря сознанию, что «это британская страна» и они — хозяева в ней. И каждая группа, община, клан, объединяющие людей одного цвета кожи, жили и боролись отдельно от остальных в тяжелой ненормальной разобщенности; казалось, сама земля, небо, палящее солнце создают здесь эту атмосферу обособленности, а безбрежная ширь вселенной, с ее гигантским небесным куполом и необъятными горизонтами, опоясанными горными хребтами, все время напоминают человеку и никогда, ни на минуту не дают ему забыть о беспощадной неустанной борьбе почвы, воды и света, вселяющей жажду самоутверждения в жителей земли, которые, точно затерявшиеся в пустыне следопыты, без конца ссорятся, обуреваемые страхом, что они изберут не тот путь, хотя спасти их может лишь трезвое взаимопонимание и доверие друг к другу. Марта в самой себе ощущала противоборство самых разнообразных сил; усилие мысли, которое требовалось для того, чтобы изгнать из своего сознания такие слова, как «черный», «белый», «нация», «раса», изматывало ее, голова у нее болела, и тело было словно налито свинцом. Взглянув на машину ван Ренсберга, Марта подумала, что вот она знает эту семью уже столько лет и тем не менее ей сейчас не хочется даже пересечь пыльную площадь и поздороваться с ними. Все-таки она спустилась с веранды и направилась к их машине, но тут, когда уже было поздно отступать, ей вдруг пришло в голову, что, возможно, у ван Ренсбергов вовсе нет желания, чтобы все видели их дружбу с Квестами, и она смущенно улыбнулась.
Марта остановилась у дверцы машины и поздоровалась с мистером ван Ренсбергом. Он кивнул ей и, продолжая читать газету, повел плечом, как бы указывая на заднее сиденье, где расположилась Марни с двумя замужними сестрами, которые держали на коленях своих малышей. Рядом с мистером ван Ренсбергом сидел какой-то молодой человек; он поздоровался с Мартой, и она поспешила улыбнуться ему в ответ, подумав: «Должно быть, это их двоюродный брат», так как он был очень похож на ван Ренсбергов.
Марни принужденно улыбалась; она растерянно посмотрела на спину своего отца, и Марта тотчас пожалела, что подошла к ним. Взглянув через плечо мистера ван Ренсберга, она увидела, что он читает самую ярую националистическую газету из всех, издающихся на юге Африки, и хотя она не знала языка, ей не трудно было понять, что там написано, ибо слова и выражения, которыми пользуются националисты, одни и те же на любом языке. Но сознание, что человек с коротко подстриженными черными волосами разделяет мнения, наверняка содержащие протест против самого существования англичан в этой стране, побудило Марту понизить голос, точно она совершала преступление, и сказать, обращаясь к Марни:
— Почему бы тебе не зайти ко мне как-нибудь на днях?
— Я бы с удовольствием зашла, право же, с удовольствием, — сказала Марни тоже вполголоса, еще раз бросив взгляд на отца. — Твое платье, Марта, — просто блеск, — добавила она. — Ты мне не дашь снять фасон?
— Конечно. — Марта поглядела на несколько располневшую фигуру Марни. — Приезжай к нам на целый день…
Она проговорила это чуть ли не шепотом: нелепость происходящего злила ее. Затем они с Марни торопливо простились, улыбнувшись друг другу, точно двое заговорщиков. Марта улыбнулась также приятному молодому человеку, сидевшему на переднем сиденье, и быстро направилась обратно в лавку.
Она не нашла никого, кто подвез бы ее домой. А ей очень улыбалась мысль пройтись пешком; она так и сделала бы, но… девушка представила себе, сколько глаз будет с любопытством следить за ней, если она отправится одна пешком по дороге, где за день может пройти десяток машин. Ведь «белые девушки не должны…». Итак, она стояла в раздумье на веранде, как вдруг увидела приближающегося к ней Джосса и невольно улыбнулась: хоть Марта и относилась к Джоссу с большой теплотой, его занятный вид рассмешил ее. На нем был строгий темный костюм, под мышкой он держал книжки и ступал как-то осторожно, не торопясь, глядя себе под ноги и слегка сутулясь. Он уже сейчас казался тем чинным юристом, каким стремился стать; среди этих загорелых, одетых в хаки людей он производил впечатление обитателя другой планеты; он знал это и был этому рад. Ведь все эти фермеры — дети земли: прежде всего бросалось в глаза их могучее тело — сильные плечи, голые мускулистые ноги, точно вылитые из бронзы, широкий, пружинистый шаг или мощный бросок руки при ходьбе; двигались они на редкость красиво — свободно, неторопливо, под стать бескрайним просторам страны: здесь не увидишь неуверенной и осторожной походки человека, тщательно следящего за тем, чтобы не столкнуться с кем-нибудь. Да, здесь достаточно места, чтобы издали рассмотреть человека, будь то мужчина или женщина, — охватить взглядом с головы до ног. Потому-то вы прежде всего и замечаете самое характерное: походку, манеру держаться, а уж потом видите лицо. И до чего же оно совпадает с первоначальным впечатлением от человека — какие у всех этих людей красивые, честные лица, правдивые, здоровые, не ведающие страха, ни от кого не таящиеся. И наконец — глаза. Они завершают впечатление — посмотрите этим людям прямо в глаза: они встретят ваш взгляд открыто, без тени фальши. Нам нечего скрывать, говорят эти глаза: все на виду — хотите берите, хотите нет. Но в глубине этих дружелюбных карих, этих приветливых голубых глаз вы неизменно уловите какое-то смущение — трудно определить, что это, но заметно оно, пожалуй, яснее всего в минуту смеха. Человек рассмеется громко, заразительно, от всей души, а глаза смотрят куда-то в сторону: они как бы не здесь, они отсутствуют, в них какая-то пустота, чего-то недостает. Возьмите хотя бы статных молодых колонистов, разгуливающих по Стрэнду со своими английскими родственниками. Какая красивая молодежь, как они сложены: на голову выше всех остальных, загорелые, мускулистые, сильные, как лошади. А теперь загляните им в глаза. Они словно говорят: «Чего вы от нас хотите? Разве вам недостаточно нашего тела?» Вы уловите в них легкое раздражение, а в глубине зрачка не обнаружите той мягкой светящейся тьмы, которая там должна быть. Чего-то в этих глазах недостает.
По-видимому, нельзя иметь и то и другое, надо сделать выбор — и Джосс выбрал без колебания.
Глядя на него, Марта почувствовала, как в ней пробуждается неуместная, но вполне определенная жалость. Почему жалость? Ведь она завидовала ему до боли: он-то знает, чего хочет, и знает, как этого добиться. Она продолжала смотреть на подтянутую фигуру Джосса в темно-сером фланелевом костюме, — вот он осторожно переходит залитую солнцем пыльную площадь, и кажется, будто каждый нерв и каждый мускул его тела служат прямыми проводниками его воли. Марта видела, как он прямо, в упор смотрит перед собой, весь в этом взгляде, так что настоящее представление о нем можно получить, лишь заглянув ему в глаза. Марта видела, какая разница между Джоссом и всеми этими фермерами, и отчасти завидовала ему, а отчасти его жалела. Жалела? Почему? Разве человек, который знает, что он выбрал и почему, достоин жалости?
Марта следила за ним незаметно — чтобы иметь право самой себе сказать, что ничуть она за ним не следит: она боялась, что он может пройти мимо, лишь официально кивнув ей в знак приветствия. Но он подошел прямо к ней, протянул книги и отрывисто сказал:
— Я думаю, эти книги тебе понравятся.
— А откуда ты знал, что я еще здесь? — чисто по-женски переводя разговор на другую тему, спросила она.
— Мне же видна лавка сквозь деревья.
Марта вдруг почувствовала беспричинную злость, точно узнала, что за ней шпионили. Но тут он спросил:
— Как ты намерена добираться домой?
И она вызывающе ответила:
