тарелке; самолюбие ее страдало — и все из-за платья, хотя никто не осуждал ее, — все лишь разглядывали с любопытством. Она невольно посмотрела на своего партнера, чувствуя, что его одобрение поддержит ее. И впервые за этот вечер увидела его таким, каким он был на самом деле, а не каким казался ей, когда она рисовала себе партнера по своему «первому танцу». Это был нескладный, еще не вполне сформировавшийся юноша со светлыми волосами, старательно расчесанными и прилизанными, чтобы они не падали на низкий лоб; плечи и руки у него были мускулистые, даже слишком мускулистые для такого юнца — мышцы горой выпирали под аккуратным костюмом, какой носят клерки. Восторженно и робко поглядывая на Марту, он то отбрасывал ее от себя, то снова привлекал к себе, при этом руки его работали так, точно он качал насос; на поворотах он приостанавливался и увлекал свою партнершу уже в другом направлении. Марта вдруг словно прозрела.
— Я ведь до сих пор не знаю, как вас зовут, — пробормотала она.
Рот его сначала растянулся в вежливой улыбке, точно если бы Марта сказала что-то очень смешное; потом он стал как вкопанный, опустил руки и уставился на нее, а его честное открытое лицо так и вспыхнуло.
— Как меня зовут? — переспросил он. И, чтобы спасти положение, добавил: — У вас своеобразное чувство юмора. — Он снова обнял ее, и ноги его опять стали выделывать па. Оба со смущенным видом продолжали кружиться по веранде.
— Но ведь я так давно вас не видела, — оправдываясь, сказала Марта, однако, говоря это, она уже понимала, что именно он сидел тогда рядом со своим отцом, когда она подходила к их машине на станции; просто непостижимо, как она не узнала Билли в этом молодом человеке.
— Да, конечно, конечно, — сдавленным голосом пробормотал он и вдруг запел на языке африкандеров, как бы желая этим подчеркнуть, что между ними «нет ничего общего». К нему присоединились другие — это была народная песня; визжание джаза смолкло, поставили новую пластинку. Все, кто был на веранде, быстро встали в две длинные шеренги друг против друга и принялись хлопать в ладоши. Марта, никогда не видевшая старинных танцев и не умевшая их танцевать, покачала головой и отошла в сторонку. И как только народный танец начался, ключом забило веселье, которого здесь так недоставало. Все оживились, все улыбались и пели; в течение нескольких минут, пока звучала музыка, все, кто был на веранде, забыв о застенчивости, как бы слились воедино, в одну большую группу; лица у всех просветлели, исчезла озабоченность, мужчины и женщины, сталкиваясь и раскланиваясь друг с другом в фигурах танца, открыто и прямо смотрели партнеру в глаза — человек в отдельности перестал существовать и как бы перестал нести ответственность только за себя одного. Однако музыка вскоре умолкла, и вместо нее зазвучала другая, более современная, с жалобными подвываниями. И Марта убежала, чтобы собраться с мыслями, в кухню, где миссис ван Ренсберг готовила ужин. Марни бросилась за подругой, увлекла ее в уголок и сказала:
— Все в порядке. Я объяснила ему, что у тебя и в мыслях не было его обидеть и ты вовсе не задираешь нос, а просто это у тебя от застенчивости.
Марте было неприятно, что поведение ее подвергалось критике, но Марни уже толкнула ее в объятия Билли и ободряюще похлопала обоих по плечу:
— Вот и хорошо, вот и правильно, не обижайся, дружок, еще вся ночь впереди.
Танцуя, Билли держал Марту на расстоянии вытянутой руки и время от времени поглядывал на нее огорченными и в то же время умоляющими глазами, а она весело болтала, чувствуя, однако, что в тоне ее звучит фальшь. Все внутри у нее застыло, и она нервничала.
С горечью думала она о том, что лучше было бы не приезжать сюда, а впрочем, она вполне могла бы подладиться к этой компании и слиться с дружелюбно настроенной, шумной толпой, если бы только рассосался крошечный тугой узелок скептического отношения к окружающим, засевший где-то у нее внутри. Она решила быть любезной с Билли, и он был почти благодарен ей за это — во всяком случае, считал, что это лучше, чем ничего. В течение медленно тянувшегося вечера они несколько раз наведывались в буфет, где стояли ряды бутылок с кейптаунским бренди и медовым пивом, и Марта очутилась во власти новой хмельной иллюзии: она внушила себе, что Билли и есть тот, с кем она так упорно ждала встречи последние несколько дней, и что именно для него она сшила белое платье.
К полуночи весь дом звенел от пения и смеха — шум стоял такой, что тоненького чириканья патефона почти не было слышно. У всех был вид мучеников — в комнатах стояла невыносимая духота, и парочки то и дело выбегали на ступеньки веранды, но здесь со смехом нерешительно останавливались: дорожки вокруг дома превратились в густую бурую грязь, и луна отражалась в оставшихся после ливня лужах. Иные пытались спуститься вниз под поощрительные крики остальных, но тут же отступали и возвращались обратно, а потом подыскивали себе укромный уголок в одной из жилых комнат или на кухне, где вот уже несколько часов неутомимо хлопотала миссис ван Ренсберг, нарезая хлеб для бутербродов и украшая кремом и фруктами торты и кексы. Здесь Марта увидела Марни: та сидела на коленях у какого-то незнакомого юноши, и оба преспокойно болтали с миссис ван Ренсберг; вот если бы ее мать была бы такой же великодушной и терпимой, с завистью подумала Марта. Однако, глядя на Марни, Марта понимала, что не смогла бы так вести себя; не то чтобы поведение Марни казалось ей неприличным — нет, оно ужасало ее: как можно с такой легкостью перепархивать от одного молодого человека к другому? Она заметила, что не только ее длинное платье, а и то обстоятельство, что она танцует лишь с Билли, отделяет ее от остальных. И тем не менее она не могла бы флиртовать с кем-то еще: ей пришлось бы тогда вести себя вопреки убеждению, что Билли или, вернее, тот, чьим прообразом он являлся, имеет на нее сегодня все права; а алкоголь лишь укреплял власть над нею той силы, которая впервые овладела Мартой четыре дня назад, в тот момент, когда она согласилась приехать на вечеринку. Она больше не принадлежала себе, она всецело подчинялась тому, что олицетворял собой Билли; окружающим же казалось, что она не в силах оторваться от него, а он не хочет ее отпускать. Вид этой пары, поглощенной друг другом и двигавшейся как во сне, положительно раздражал присутствующих; в какую бы комнату эти двое ни заходили, разговоры сразу прекращались и наступало смущенное молчание; только мистер ван Ренсберг наконец разрушил чары, и, когда Марта проходила мимо него, повиснув на руке Билли, он ткнул в нее концом своей трубки и сказал:
— Послушай-ка, Мэгги, поди сюда на минутку.
Она остановилась перед ним, растерянно мигая и с трудом приходя в себя. С ее лица исчезло мягкое выражение — она глядела на него в упор настороженным взглядом.
Мистер ван Ренсберг был крепко сбитый, сильный коротыш лет под шестьдесят, однако на его круглой коротко остриженной голове не было ни одного седого волоса, а обветренное лицо поражало отсутствием морщин. Несмотря на удушающую жару, его бычья шея была обмотана темно-красным шарфом, и своими черными колючими глазками он так же настороженно смотрел на Марту, как и она на него.
— Значит, твой отец все-таки разрешает тебе бывать у нас? — спросил он.
Марта покраснела и даже улыбнулась: неужели кто-то может подумать так об ее отце. Помолчав, она с намеренным кокетством и в то же время почтительно заметила:
— Но ведь вы сами еще не так давно бывали у нас.
И, спохватившись, поспешно посмотрела вокруг: несколько человек прислушивались к их разговору, и она побоялась, что мистеру ван Ренсбергу может быть неприятно это напоминание о его многолетней дружбе с Квестами.
Но он не стал продолжать разговор на эту тему. С несколько преднамеренной грубоватостью он снова ткнул в нее кончиком своей трубки и спросил, согласна ли она с тем, что англичане вели себя как звери в Англо-бурскую войну.
Она невольно рассмеялась: таким неожиданным показался ей этот вопрос.
— Для нас это не шутки, — резко заметил он.
— И для меня тоже, — сказала Марта. И робко добавила: — Но ведь это было очень давно, правда?
— Ничего подобного! — выкрикнул он. Потом, уже спокойнее, упрямо продолжал: — Ничего с тех пор не изменилось. Англичане по-прежнему задирают нос. Они грубияны и гордецы.
— Пожалуй, вы правы, — отозвалась Марта, знавшая немало случаев, подтверждавших его слова. И тут же, не выдержав, задала вполне естественный, но все же роковой вопрос: — Если вы нас так не любите, зачем же вы приехали в английскую колонию?
